Муравьи в штанах

[shizofreny]

плачу от смеха. надеюсь, что от смеха.
я уже говорил как-то, что нцу мне стоит запретить писать законодательно?
в общем, это было когда-то помутнением рассудка и выплеском из-за одного застопорившегося текста, в котором я страдал и очень хотел Чехова сверху.
так и появился этот гипетрофированный бред подростка с интоксикацией
в общем, я открыл это сегодня у себя на фикбуке, поподвывал перечитывая, немного подчистил, и решил — пусть и в дневнике повисит немым укором.

Название: «Муравьи в штанах»
Фандом: ST:Reboot
Пейринг: Чехов/Маккой
Размер: мини, 2777 слов
Автор:  TylerAsDurden
Бета: нет
Жанр: PWP, слэш, !на грани стёба
Рейтинг: R-NC-17
Описание: По заявке: 216. ST XI, ST XII Маккой/Чехов. Самый необычный первый раз. Не по пьяни, пожалуйста!
«Он думает, что если у гения и должна быть слабость — то это почти благородный вариант».
Предупреждения: есть отличия от текста на фесте!, неграфичная дрочка, !раскладка, подобие на dub-con, кинк на задницу, немного порки, щепотка кинка на руки, ООС, фиксация на сесксе, first-time, ... я так сейчас весь фик перескажу
Критика, размещение: критикуйте в волю, но не надо это никуда выкладывать, хватит того, что оно есть на фикбуке

Пальцы подрагивают совсем чуть-чуть, когда он расстёгивает ширинку, чтобы сунуть наконец руку в форменные штаны.

Пальцы подрагивают совсем чуть-чуть, когда он расстёгивает ширинку, чтобы сунуть наконец руку в форменные штаны. Сексоголик — это не заболевание, не диагноз — для него это просто образ жизни. Он не стягивает трусы, только запускает руку под бельё, совсем немного сжимая собственный член.

Он думает, что если у гения и должна быть слабость — то это почти благородный вариант. Пристрастие к наркотикам или адреналину куда губительнее, опаснее. Правда, вот уже вторую неделю он пытается понять одну вещь: где был его гениальный мозг, когда он подписывался на пятилетнюю миссию в космосе?

В городе было проще. В городе всегда проще, особенно во Фриско, где у него так и не закончились неопробованные ночные клубы. Где всегда можно было вырваться, всегда удавалось с лёгкостью отыскать желающих помочь ему снять напряжение. Мужчины, женщины — не обязательно земляне, мальчики и девочки из колледжей — как отдельное удовольствие.

Он любил секс во всевозможных его проявлениях: бездумный трах в узкой кабинке туалета, нежный, медленный, вытягивающий все соки и мастерство секс в просторной постели вдовы, быстрый, страстный секс с первокурсницей на заднем сидении машины…

Он никогда не спрашивал их имена и никогда не называл своего. Он мог оставить на память только пару синяков, царапин или засосов, но только под одеждой, чтобы потом как следует вспомнить, закрепить впечатления в собственной постели или под душем.

Секс для него был бесценен — единственный и любимый способ прочистить мысли, сосредоточиться, проявить силу собственного интеллекта на сто процентов.

И да, он вовсе не считал это пристрастие болезненным — всего лишь привычка, от которой легко в любой момент отказаться. Он очень хотел попасть на флагман, любил звезды и жаждал неизведанного, такого, чего не видел раньше никто — и это было только ещё одно средство к достижению цели.

Но сейчас, когда первая эйфория и радостное «удалось» отходят на задний план, он явственно понимает, что убежденность: «стоит только оказаться на желанном посту и он сразу бросит» — пока что, была самой идиотской мыслью за всю его сознательную жизнь.

Он так и не начинает дрочить, просто то чуть сжимая, то расслабляя ладонь с охлаждающей смазкой на члене. Потому что дрочить ему ещё больно. Продержавшись первые десять дней более ли менее мирной части миссии, он не выдержал и сорвался: всё ещё не желая посвящать в свой маленький секрет никого из экипажа, самозабвенно дрочил большую половину ночи, в определённый момент даже забив на смазку, за что сейчас и расплачивался. Подумать только, человек, претендующий на звание гения, натёр себе член посредством неумеренной дрочки!

Павел всегда относился к своему здоровью предельно аккуратно, особенно на фоне не самых стандартных увлечений. И сейчас его бесит больше, чем что угодно, то, что он не может просто обратиться в медотсек со своей проблемой. Да и от обследования он бы не отказался, тем более, что вполне имеет на него право.

Но стоит только подумать о необходимости отправиться со своей проблемой в медотсек, как Павла передёргивает. И дело здесь исключительно в том, что второй в рейтинге идиотских мыслей его жизни, на данный момент значилось: «Дрочить под начитку лекций, сделанную начальником медицинской службы».

***

Павел отсчитывает оставшийся путь по количеству люков, и к огромному своему неудовольствию понимает, что ползти им ещё, с такими темпами, минут пятнадцать, не меньше. Он раз за разом прокручивает в голове настойчивое возмущение доктора Маккоя на его предложение лезть первым, и флегматично рассуждает, чего в нём всё-таки было больше — природной потребности оспаривать любые логичные аргументы или гордости?

Аппетитная задница доктора продолжает вилять перед самым пашиным носом, заставляя стискивать зубы и перебирать в уме двигатель Энтерпрайз, чтобы сохранить возможность хоть как-то передвигаться.

Десять минут назад он успел перебрать в голове все параграфы устава, подробно прослеживая, какое именно наказание понесёт за изнасилование старшего по званию. Сейчас же, на заднем плане сознания у него рисуется и само судебное разбирательство.

Ещё примерно через семь минут, Павлу удаётся найти лазейку, которая позволит ему избежать положенного наказания. Он снова окидывает уже откровенно жадным взглядом зад что-то возмущённо бурчащего себе под нос доктора, и думает, что, помимо прочего, если тот и решит пожаловаться командованию на данного рода правонарушение — ему попросту никто не поверит.

***

Второй месяц на корабле проходит куда лучше первого, и уж точно, лучше нескольких первых недель. Павел с улыбкой думает, что всё-таки, от любой привычки, даже зависимости, можно избавиться, всего-навсего обладая достаточной силой воли.

Он уже не фантазирует о каждом подворачивающемся под руку члене экипажа, дрочит исключительно в душе и никогда не забывает о смазке. И, в общем, этого почти достаточно, чтобы сосредотачиваться на необходимых материалах. Пока наивысшая точка концентрации ему не требуется, а до того момента, он непременно что-нибудь придумает. Не наркотики, конечно нет, для подобных мер ещё рано, но что-то обязательно можно будет найти.

***

Доктор Маккой стоит спиной к двери, опирается на стол ладонью, сместив вес на одну ногу, и внимательно вглядывается в монитор. Когда за Павлом закрывается дверь, тот даже не оборачивается.

— Признайтесь, доктор, вы сознательно надо мной издеваетесь, — Павел говорит совершенно уверенно и спокойно, даром, что акцент рушит процентов двадцать впечатления, и без стеснения разглядывает открывающийся вид.

— А, Чехов, проходите, подождите минутку, — доктор отвечает задумчиво, словно заранее заготовленной фразой, и Павел покорно ждёт, прикидывая, сколько тому понадобится, чтобы и в самом деле отреагировать. Расчётного времени в две с половиной секунды ему хватает только на то, чтобы опереться на запертую дверь спиной и скрестить на груди руки.

— Стоп, — доктор резко распрямляется, прежде чем обернуться, и с лёгким недоумением на лице всё-таки переспрашивает: — Что я делаю?

— Издеваетесь, — с улыбкой кивает Павел, рассматривая складки, появившиеся на лбу доктора, над приподнятой бровью.

— Чехов, две недели назад, на осмотре, ты был полностью здоров. Что я пропустил за это время?

Доктор делает к нему пару решительных шагов, уже нацепив на лицо своё классическое сосредоточенное врачебное выражение, а Павел только улыбается шире.

С любой зависимостью стоит бороться постепенным отлучением, и если у него и есть возможность хоть на какой-то секс, он уверен, вся она сосредоточена в этом самом кабинете. Хотя, существует вероятность примерно в семьдесят четыре процента, что у него ничего не получится, но он не был бы собой, если бы не продумал пути отхода. Поэтому сейчас Павел просто улыбается самой невинной улыбкой и мысленно благодарит тех, кто моделировал форму звёздного флота, успешно скрывающую эрекцию. Всему своё время.

Он не двигается с места, позволяя доктору подойти ближе. Внимательно заглянуть ему в лицо. Посмотреть поочерёдно в правый и левый глаз. Не удовлетворившись результатом, оттянуть одно его веко. Машинально убрать чёлку со лба Павла.

Сейчас.

Одним ловким движением, компенсируя маневренностью разницу в росте, Павел перехватывает руку доктора, заламывая её за спину, и в долю секунды меняет позиции, заставляя того упереться лицом в запертую дверь, впрочем, точно рассчитывая силу захвата и поворота, чтобы не причинить мужчине лишних неудобств.

Прежде чем попытаться вырваться, Маккой, по-видимому, решает всё же разведать обстановку и определить состояние пациента, а потому осторожно, не агрессивно даже, но тем не менее сквозь зубы, спрашивает:

— Чехов, какого хрена ты делаешь?

Тем временем Павел успевает мягко пройтись по таким соблазнительным ягодицам рукой, на практике убеждаясь, что приложенные усилия и ожидание того стоили, и только пробегаясь горячей и ловкой ладонью между слегка разведённых ног, отвечает, старательно контролируя собственный акцент:

— Наглядно поясняю предыдущее заявление, доктор.

Ответ честный, честнее некуда, и Маккой тратит драгоценную долю секунды, оставленную на ответ, на то, чтобы закатить глаза, а потому Павел, не видящий, но прекрасно представляющий реакцию доктора, продолжает, на этот раз, тесно прижимаясь к его бедрам ноющим пахом, и запуская руку в волосы у него на загривке. Маккой не замечает, что оставленная свободной от захвата рука впивается в ручку двери, по-видимому, в поисках чего-то прочного и холодного, способного позволить ему привести в порядок мысли. Но такого развития событий энсин Чехов допускать не собирается.

— Ваше поведение приходится трактовать достаточно однозначно. Вы сознательно меня провоцируете. Либо, как вариант, все ваши действия носят бессознательный характер, что в свою очередь не менее однозначно трактуется, исходя из человеческой физиологии. Впрочем, мою правоту легко проверить.

И Маккой давится подоспевшим ответом, потому что Павел быстро просовывает руку между ним и дверью, сжимая его, безусловно возбуждённый, член.

— Твою же мать, — только и может произнести доктор, сливаясь в один голос с уверенным шёпотом русского, пробегающем по краю ворота форменной рубашки:

— Что и требовалось доказать. Так у стены или на столе, доктор?

Обнажённые выше локтя (и снова спасибо тем, кто проектировал эту прекрасную форму) руки Маккоя напрягаются сильнее, и Павел может в подробностях рассмотреть, как играют под кожей мышцы, видит сдерживаемую силу доктора, и с удовлетворением отмечает, что тот всё ещё не пытается вырваться. Он чувствует, что на секунду Маккою всё-таки удаётся взять себя в руки, и тот огрызается:

— А не охренел ли ты, энсин? Я доктор, а не легкодоспуная школьница!

— Совершенно с вами согласен, — задумчиво произносит Павел, потираясь пахом о бедро доктора, дотягиваясь до основания его шеи, чтобы прикусить, и рассуждая, как скоро тот всё-таки заметит, что его руку больше ничто не удерживает.

Член под павловой рукой горячий даже сквозь ткань, и ощутимо большой, больше, чем он себе представлял, и этот приятный сюрприз только заставляет его на пару секунд прикрыть глаза, борясь с совершенно новыми головокружительными фантазиями, которые пока ещё не приходили ему в голову. Но сегодня у него другие планы, и потому он, в конце концов, перестаёт ждать от доктора ответа, выбирая сам.

— Значит на столе.

Он рывком разворачивает Маккоя к себе, и притягивает за шею, чтобы поцеловать. И на целых четыре с половиной секунды Маккой перестаёт сопротивляться полностью, поддаваясь на поцелуй. Павлу нравится, как контрастируют с его тонкими, жесткими и напористыми губами, полные и мягкие губы доктора. Нравится чувствовать, как тот всё ещё непроизвольно кривится, пытаясь, даже сквозь поцелуй, то ли скептически ухмыльнуться, то ли выругаться, но при этом поддаётся, позволяя Павлу пропустить ему в рот язык, а через мгновение несильно прикусить верхнюю губу. Маккой упирается обеими руками ему в плечи, условно отталкивая, не позволяя прижаться ближе, но Павел слишком хорошо ориентируется в таких играх, и потому уверен, что уже победил.

Приятно, что кабинет начальника медицинской службы такой эргономично компактный. И потому, чтобы распластать доктора грудью по столу, достаточно всего двух шагов и одной умелой подсечки. Тот стоически молчит, больше не пытаясь вступить в диалог, и это Павлу тоже нравится. Сейчас он совсем не настроен на разговоры.

Доктор упирается ладонями в столешницу и не оборачивается. Стол, всё-таки, чуть ниже идеального, но Павлу приятно смотреть на откляченную прекрасную задницу доктора Маккоя, находящуюся сейчас в полном его распоряжении. Секунду он мешкает, теряясь с чего бы начать — всё получается куда легче, чем он рассчитывал, даже слишком легко для первого раза, и ему кажется, что шутка о провокациях оказалась удачным попаданием пальцем в небо. Хотя, об этом он сможет подумать после.

Он ещё раз, на пробу, прижимается к Маккою пахом, только имитируя фрикцию, толкается в его промежность полностью одетым, жадно оглаживает упругие ягодицы ладонями, пробегается пальцами по бедрам, хочется всего, но когда доктор нетерпеливо, почти неосознанно ёрзает под ним и встряхивает головой, Павел наконец понимает, чего хочется больше. Он отстраняется совсем немного, сдвигается в бок и с размаху шлёпает раскрытой ладонью по аппетитной округлости, по опыту зная, что в таком состоянии это вряд ли принесёт боль.

Доктор удивлённо вздрагивает, ощутимо напрягая спину, и пытается обернуться, пока Павел замахивается для нового шлепка. И ещё раз. Доктор вцепляется ладонями в край стола, сдавленно шипя, упираясь в прохладную столешницу лбом, а Павел, не удерживаясь, всё-таки гладит место удара. Он позволяет себе представить, как немного покраснела в этом месте кожа, скрытая сейчас от его взгляда двумя слоями ткани, и закусывает губу.

— Так вы признаёте, что сознательно издевались над младшим по званию в течение нескольких месяцев, доктор Маккой? — и Павел даже горд в этот момент, потому что его голос, хоть и звучит чуть более хрипло чем обычно, но совсем не дрожит.

Он завершает вопрос ещё одним хлёстким ударом, сразу же сжимая в ладони задницу доктора, крепко, но не до синяков, и тот вместо ответа только сдавленно мычит, уже настойчивее, нетерпеливо подставляясь под прикосновение. И Павел понимает, что на первый раз с прелюдией стоит заканчивать.

Молния на собственных брюках поддаётся легко, и он спускает штаны на бёдра вместе с бельём одним движением, избегая соблазна сжать ноющий член хотя бы на секунду. Аккуратно стягивает штаны и бельё с доктора, опускает до самых бортов форменных сапог, с удовольствием цепляясь взглядом за покрасневшую зону, и не удерживается от короткого поцелуя в самый её центр, вызывая у доктора короткий и сиплый вдох.

Дольше играть нет смысла, и он вытягивает плоский тюбик со смазкой из заднего кармана приспущенных штанов. Цепляет крышечку зубами, выдавливает немного прохладного геля на пальцы, примеряется к соблазнительному отверстию и короткими, отрывистыми и мягкими прикосновениями, заставляет доктора избавиться от контроля окончательно. Два пальца легко входят на фалангу, но Павел чувствует, как горячо и туго облегает их неподготовленное нутро, и кладёт раскрытую ладонь свободной, правой руки на копчик доктора, прижимая и поглаживая. Он сосредоточен на процессе, практически профессионально массируя стенки ануса, и в который раз радуется тому, что у него такие тонкие и чуткие пальцы — достаточно хороши для навигационной панели флагмана, достаточно хороши для лучшей задницы в мире.

Павел изо всех сил старается не торопиться, растягивая доктора сильнее, добавляя и третий палец, любуясь и сохраняя в своей безразмерной и очень точной памяти каждый кадр порнографии собственного производства. И пытаясь игнорировать то, на сколько кровь у него самого уже отлила от головы, игнорировать жар, разливающийся между лопаток, в паху, у основания ладоней, игнорировать даже нетерпеливые подёргивания собственного члена, намекающие на большее.

Распластанный по жесткой серой столешнице доктор негромко стонет, и расслаблен полностью, так, что Павлу приходится убрать руку с его поясницы, и придержать за бедро, с другой стороны подпирая коленом. На очередном движении внутрь тот уже сам насаживается на его пальцы, и Павел не выдерживает.

Хватает брошенный на стол незадолго до этого тюбик, обильно, больше чем планировал, выдавливает смазку на руку и с влажным звуком распределяет её по собственному члену. Доктор всё-таки оборачивается на звук и смотрит на Павла пьяным, затуманенным взглядом, с оттенком то ли возмущения, то ли неуверенности. И тот неожиданно остро чувствует, как у него раскраснелись щёки, как сбившаяся чёлка прилипла к намокшему лбу, чувствует, что уже некоторое время его губа закушена не до крови, но до онемения, и почти видит, как всё это отражается во взгляде доктора, блуждающем по его лицу. Павел продолжает разносить смазку по члену, внимательно глядя в глаза Маккою и пытаясь подобрать крутящееся, но постоянно ускользающее от него слово, которым можно описать этот взгляд, пока доктор не отворачивается резко, прикрывая перед этим глаза и не шепчет, снова упираясь лбом в стол:

— Ну же.

Павла нет необходимости просить дважды. Он насаживается с первого размашистого толчка полностью, почти на всю длину и замирает (мысль о том, что это может причинить боль в текущей ситуации только отшибает последние остатки рассудка, смешиваясь с безнаказанностью и передержанным воздержанием — и тут же, резко, вместе с ощущениям на самой грани, заставляет немного отстраниться, провести тыльной стороной ладони по обнаженному бедру Маккоя вверх, к пояснице, к лопаткам, окончательно задирая форменную футболку, пачкая горячую кожу остатками смазки; переложить руку поверх, чуть сжать основание шеи, надавить мягко большим пальцем на позвонок, лаская и успокаивая). Павел теснее притирается бедрами, возвращает обе руки на исходную и сжимает идеальную задницу в ладонях, искренне надеясь не кончить слишком быстро, от полноты чувств. Он прикрывает глаза и начинает двигаться, не дожидаясь каких-либо разрешающих действий от доктора — слишком соскучился по сексу. Слишком хотел именно этого. И ещё слишком узко, слишком горячо, и множество беззастенчиво банальных «слишком».

Павел трахает Маккоя почти грубо, резко, толкаясь всем телом и подтягивая к себе руками, вслушивается в негромкие ритмичные стоны их эмоционального начальника медицинской службы. Он ещё успевает отметить преимущество этого не слишком удобного на первый взгляд стола, когда, предвкушая разрядку, с усилием замедляет ритм. Осторожно берёт в руку большой, напряжённый, рельефный от вздувшихся венок член Маккоя, понимая, что так и не успел на него посмотреть, и, чуть сжимая под головкой, обводя её пальцем, плавно опускаясь до основания, начинает подрачивать, подстраиваясь под собственный темп.

В мозгу не остаётся места ни для чего, кроме острых пьянящих ощущений, запаха пота, звука уже даже не шлепков — трения кожи о кожу и, кончая чуть позже самого Маккоя, Павел думает только о том, насколько же этого было мало. Категорически недостаточно. Он удерживается от того, чтобы навалиться на него всем телом, кончив, и отстраняется, медленно сползая на непослушных ногах почти под стол. Отрубиться сейчас было бы недопустимо, и Павел сильно зажмуривается, пытаясь прийти в себя после оргазма, когда внезапно чувствует губы на собственных губах.

Поцелуй доктора неожиданно осторожный, ещё мягче того, первого, хотя на этот раз инициатива вроде бы у самого Маккоя, и Павел не выдерживает этой мягкости, прижимая доктора к своим губам резче, сильнее, проводя ладонью по его щеке, чувствуя пока зрительно незаметную щетину, зарывается пальцами в волосы у него на затылке, прижимая еще ближе. И резко распахивает глаза, неожиданно сопоставляя странный взгляд доктора с собственным острым чувством, прошившим его грудную клетку за секунду до этого.

Заниматься сексом, испытывая неподдельную нежность, он еще не пробовал.