Название: Снизу-вверх
Фандом: Star Trek: Reboot
Автор: TylerAsDurden
Размер: миди, ~10 000 слов
Персонажи: Леонард Г. Маккой, Павел Чехов
Категория: слэш
Жанр: повседневность, арт-хаус, курортный роман
Рейтинг: R
Саммари: для физической системы, уравнения движения которой имеют форму системы дифференциальных уравнений и могут быть получены из вариационного принципа механики, каждому непрерывно зависящему от одного параметра преобразованию, оставляющему инвариантным действие, соответствует закон сохранения.*
*Теорема Нётер
Статус: в процессе
Часть первая. Масса
• Пассивная гравитационная масса показывает, с какой силой тело взаимодействует с внешними гравитационными полями — фактически эта масса положена в основу измерения массы взвешиванием в современной метрологии.
• Активная гравитационная масса показывает, какое гравитационное поле создаёт само это тело — гравитационные массы фигурируют в законе всемирного тяготения.
• Инертная масса характеризует инертность тел и фигурирует в одной из формулировок второго закона Ньютона. Если произвольная сила в инерциальной системе отсчёта одинаково ускоряет разные исходно неподвижные тела, этим телам приписывают одинаковую инертную массу.
• Активная гравитационная масса показывает, какое гравитационное поле создаёт само это тело — гравитационные массы фигурируют в законе всемирного тяготения.
• Инертная масса характеризует инертность тел и фигурирует в одной из формулировок второго закона Ньютона. Если произвольная сила в инерциальной системе отсчёта одинаково ускоряет разные исходно неподвижные тела, этим телам приписывают одинаковую инертную массу.
I
I
Курить хочется адово.
Нет никакой зависимости от никотина, совсем нет, откуда? Но хочется сигаретного, приторно-горького, песчаного вкуса во рту.
О том, как хочется курить говорит всё: и свежий морской запах с побережья, и прилив, и сумеречно-серый воздух, и истрёпанные нервы, и то, как босые ноги зарываются при каждом шаге в песок.
Увольнительная тянется вот уже пару часов и сегодня, в кои-то веки, удалось вырваться в одиночку – бросить Джима в уверенных руках собранного старпома (уж с ним-то не пропадёт), неожиданно в качестве эксперимента поддавшегося на вечно-безуспешные уговоры пойти в бар. От нежданного счастья Джим скакал по каюте как обкуренный горный козёл, распираемый внушительным энтузиазмом. И Маккой даже сейчас немного жалел, что отказался от удовольствия увидеть, как постепенно изменится его выражение лица, когда Спок, даже в чёртовом шумном баре, на очередной чертовой планете удовольствий, просидит с каменной рожей несколько часов к ряду, периодически позволяя себя разве что излюбленную «гимнастику для бровей». Хотя, оно того стоило.
В их, ничего личного, Скотти, грёбанной консервной банке, просто побыть в одиночестве – недостижимое удовольствие. Дело даже не в том, что что-нибудь может случится в любую минуту (реагируй он на каждый сигнал красной тревоги, давно бы стал неврастеником), а просто в постоянном чувстве присутствия. Рядом всегда кто-то есть. За тонкой стенкой, за дверью, на связи по интеркому – где угодно люди, которым есть до тебя дело, которым ты нужен за чем-то или просто так. И вырваться некуда. Найдут, просто пройдут мимо, вызвонят – знакомые и незнакомые по именам, но всегда те же лица, семья, как гордо говорит Джим, он не точно бы раздражали доктора – просто он был из того редкого типа людей, кто достоверно знает, что семью лучше всего любить на расстоянии. Но самое худшее даже не это, самое худшее, вдогонку к вышесказанному – ты и сам ежесекундно отвечаешь за кого-то, вмешиваешься в личное пространство, вызваниваешь, нагоняешь, находишь… И от этого не спрятаться ни в медотсеке, ни в собственной каюте. Четыре тысячи двести одиночеств, зажатых словно под прессом из бесконечного пространства космоса в промежутке, соизмеримом с точкой – вот, даже остаться при собственном способе выражения мыслей не выходит!
И курить хочется.
Этот кусок одиночества – его личные восемь часов, в которые он никому ничего не должен. Он сваливает с Энтерпрайз никем не замеченный, на полчаса позже начала отпуска, в темных классических джинсах, старых кедах и заношенной серой футболке. Коммуникатор приходится кинуть в карман: безответственность и свобода всё же разные вещи, и, кроме этого, он берёт только маленькую серую фляжку с выдержанным виски – а больше ничего и не нужно, чтобы побыть с собой и для себя. Ещё на корабле он успевает просмотреть карту, и побережье кажется вполне безопасным местом, тем более там есть прекрасная уединённая бухта, которую не так уж легко заметить (на случай, если кто-то из экипажа всё же пренебрежёт ночной жизнью). На планете в это время года почти нет посетителей – не сезон, как выразился распорядитель, так что быть потревоженным кем-то посторонним Маккой не опасается, тем более что уж обслуга планеты прекрасно приучена не совать нос в чужие дела.
Он добирается к спуску на пляж пешком, и на всё про всё уходит часа полтора, о которых Маккою совершенно не приходится жалеть: сначала ему везёт с безлюдной улицей на окраине города, потом со светлым и тихим парком, деревья в котором так похожи на земные растения, а после и на самом песчаном берегу, где не видно ничьих следов.
Он скидывает кеды, переступая с ноги на ногу. Песок, немного отливающий голубым цветом, но в остальном полностью соответствующий представлениям Маккоя о береге моря, почти горячий, разогретый за долгий день теплом двух огромных солнц, спускающихся сейчас к горизонту. Он струится около босых стоп, даря волнующее живое ощущение «приземлённости». Нет, Маккой прекрасно осознаёт, что он совсем не дома, но природа этой планеты ощущается, как что-то реальное, что-то из его мира – и больше Леонарду ничего не от неё не нужно. Почти.
Ещё только подходя к затихшему серебристо-синему морю, он и осознаёт невнятное, тянущее желание, которое, через пятнадцать минут сосредоточенного прислушивания к своим ощущениям, удаётся сформулировать в простое: хочется курить. Адово.
Он облизывает губы, почти физически ощущая такой необходимый сейчас для полного счастья вкус, и делает первый долгий глоток из фляжки. Горло приятно обжигает и Маккой расправляет плечи, потягивается, раскинув руки: фляжка, с откинутой крышкой в правой и перевязанные между собой за шнурки кеды – в левой. Да, он давно уже не подросток, но сейчас не чувствует себя и умудрённым жизненным опытом доктором. Он вообще никем себя не чувствует – разве что просто живым человеком, что, какие бы представления не складывались у Спока, совсем не так плохо.
В городе, наверняка, можно отыскать пачку его сентиментально любимого Malboro, но ни возвращаться на корабль за кредитами, ни искать после этого табачную лавку желания нет. И потому Маккой вдыхает полной грудью правильный морской воздух и медленно бредёт по кромке воды, не задумываясь о направлении и расстоянии.
Он подходит ближе к воде, позволяя медлительному теплому отливу лизнуть беззащитные пальцы ног, немного забрызгать полы неподкатанных джинс, и тихо смеётся свежему, полузабытому ощущению. Взгляд цепляется за почти чёрную, выпукло-массивную громаду скалы по правую руку, и Маккой вспоминает о бухте.
Теперь песок липнет к голым пяткам на каждом шагу, но и это кажется уместным и совершенно не раздражает. Раздражает только иллюзия запаха сигаретного дыма, вяжущаяся за ним, и он глушит непривычную потребность новым глотком из фляжки.
Удивительный климат планеты словно подстраивается под его температурный режим (а может и правда подстраивается): даже здесь, где рваные порывы морского ветра разбиваются о выступ скалы, ему совсем не холодно. Только волосы трепет со страшной силой и Маккой на секунду думает, что может и зря увильнул от плановой форменной стрижки на последнем отчётном пункте.
Но стоит всё-таки повернуть, и он оказывается в бухте, почти оглушенный внезапной тишиной и отсутствием ветра. Отсюда не видно даже намека на город, но зато можно рассмотреть постепенно восходящую луну, в отличии от солнц представленную в единственном экземпляре, молочно-белую, почти как на Земле, и такую же огромную, как та, что поднималась за его домом. Она светит ярко, но свет не делает мир вокруг резким и отчётливым, скорее наоборот, скрадывает углы и ненавязчиво разрывает сумерки, действительно что «проливаясь» на весь пейзаж в целом.
И Маккой невольно представляет струйку набившего уже оскомину сигаретного дыма, клубящуюся в непривычно плотном воздухе, принимающую причудливый белый отлив в лунном свете…
Хотя нет. Не представляет.
II
II
Он хорошо помнит, как купил свою первую пачку сигарет. Ещё в Академии. Ему было пятнадцать лет и он переживал подростковый бунт как-то в одиночку и по-своему. Ему было неудобно перед окружающими людьми, не хотелось портить образ, который они видели и в который верили, и потому в то время он не стал эксцентрично одеваться или крутить бурных романов – внешне всё было как обычно, просто Паша пропадал из кампуса в неизвестном направлении намного чаще. Никто из его друзей по Академии не знал, как он лазил в своё время по крышам небоскрёбов Фриско, упиваясь адреналином от высоты и подкармливая юношеское тщеславие замками закрытых объектов, взломанными сделанным им вручную карманным декодером – и тем, конечно, что его так ни разу и не поймали.
Его подростковый бунт выглядел со стороны довольно мирно: он чувствовал свою свободу, вдыхая разреженный воздух на самых высоких крышах, вглядываясь в сияющий миллионами огней ночной Фриско, в полном одиночестве. В наушниках гремело настоящее ретро: Muse, AC/DC и самая трепетно скрываемая Пашина страсть – «Король и Шут». Он не писал стихов, не промышлял вандализмом, не ругался с родителями, не вступал в беспорядочные половые связи, даже не потерял невинность на пьяной вечеринке с незнакомым парнем.
Две вещи, более подходящие к стандартному набору запретных плодов, произошли с ним в один и тот же день. Тогда он нашёл совершенно новое для себя здание, на окраине города. Система была устаревшей, и именно поэтому повозиться с замком пришлось вдвое больше обычного, что только добавило сладости этой маленькой пьянящей победе. Спускаясь с крыши, Паша прыгал через две ступеньки (да, пользуясь лестницами он казался себе куда более крутым), стараясь успеть в общежитие до закрытия, когда через окно в одном из пролётов увидел, что на улице грянул ливень.
Он тут же снизил скорость, почти разочарованный, что приключение вдруг отклонилось от задуманного плана. Тащиться под дождём желания не было никакого. И Паша решил разнообразить программу.
Спустившись в подвал здания, где тоже пришлось повозиться с замком, он совершенно неожиданно для себя обнаружил подпольный клуб. В который он явно вошёл из какого-то из служебных ходов. Паша огляделся по сторонам и, пока его никто не заметил, нырнул в первую попавшуюся дверь.
Как оказалось, только для того, чтобы оказаться в ещё более неожиданном для себя месте.
Со временем, в этих воспоминаниях не осталось ни оттенка смущения или неловкости, хотя Паша и сейчас помнил, как тогда сердце колотилось у него в горле.
Никогда раньше он не был в тату-салонах, и потому, в конце концов, с неуверенностью удалось справиться только благодаря любопытству, ну и по любимому принципу Джеймса Т. Кирка – если попал в задницу, делай вид, что так и было задумано.
Через два часа Паша вышел из здания, кожей чувствуя на бедре свеженькую татуировку в виде тёмно-синего якоря, с люминесцентным чипом, заставлявшим изображение переливаться в темноте как маленькое карманное море. Правда, расположено оно было так, что увидеть всю эту красоту Паша мог разве что в отражении зеркала, но менее приятно от этого не становилось.
Он аккуратно провёл рукой по закрытому тканью белесых джинс бедру, в том месте, где до сих пор была памятная тату, и улыбнулся собственным мыслям.
Когда он вышел, в кампус возвращаться был уже слишком поздно, и потому Павел решил просто пройтись по городу. Татуировка, хотя бы и не такая большая и внушительная как могло бы быть – всего-то в квадратный дюйм величиной – всё же согревала душу, и ему казалось, что сегодня ему подвластен весь мир.
Он завернул в первый попавшийся магазин с яркой вывеской, подчиняясь не логике, а интуитивному зову, пробежался глазами по разномастным товарам на прилавках, пока взгляд не остановился на сигаретах. Выбор в магазинчике был довольно скудный – только неистребимые Мальборо всех сортов. Видимо всё ещё не выключившийся аттракцион вселенского везения, позволил Павлу беспрепятственно купить пачку – продавец не то, что не спросил о его возрасте, но даже не поднял на него взгляд. Взял деньги («Только наличные»), бросил на прилавок пачку и снова вернулся к паду, на котором что-то увлечённо читал, когда Паша вошёл в дверь.
К этому моменту давно уже распогодилось и он, от нечего делать решил вернуться наоткрытую сегодня крышу.
Тату ещё немного болела, и потому он мог только стоять или лежать на животе, но в такую ночь и это не казалось проблемой. После дождя небо расчистилось и так любимые Павлом звезды светились ярко и были видны как на ладони. Он смотрел на них во все глаза, впитывая свет, вспоминая названия, думая о том, как однажды на самом деле сядет за штурвал самолёта.
Первая затяжка, конечно, вышла весьма неловкой, но Паша не закашлялся сразу так, чтобы выплюнуть лёгкие, просто его немного повело, но вкус, оставшийся на дёснах и языке оказался на удивление приятным. За ночь Паша выкурил почти пол пачки, и, конечно, следующим днём мучался от отравления – но тогда, той ночью, в свои пятнадцать, он медленно пускал дым, смотрел на звёзды и, казалось, знал, что его жизнь будет лучше, чем он только мог мечтать.
Тогда он ещё решил, что завтра же сделает ещё одну татуировку – в виде паруса, но до этого так и не дошло. А вот с курением так просто расстаться не получилось. Паша курил с тех пор очень редко, и, вопреки стереотипам, не в те моменты, когда всё становилось невыносимо плохо или нужно было успокоить нервы, а тогда, когда чувствовал себя по-настоящему счастливым и, естественно, когда был совсем один. Не потому, что в свои девятнадцать он считал нужным скрывать от кого-то такие привычки, а потому, что это казалось ему слишком личным.
Для него это были моменты полного единения с самим собой, возможность подумать о будущем, возможность узнать себя немного лучше, и возможность ненадолго забыть о существовании других людей.
Он ещё немного покрутил в руках свежую пачку Мальборо, потом потянул за язычёк упаковки, избавился от предохранителя и вытянул свою первую за два месяца сигарету.
Перед его глазами сейчас был, конечно, не залитый искусственным светом Фриско, но бесконечная морская гладь, такая же мерцающая слаженная система, завораживающая своим движением и жизнью. Пахло солью и свежестью, песок согревал ноги, и вокруг, кроме шума ветра и волн, не было ни одного звука.
Паша щёлкнул зажигателем, зажав сигарету губами и с чувством затянулся, вдруг осознав, что именно таким, ещё с тех пор, до того, как он почувствовал его в первый раз, именно таким ему казался самый настоящий вкус свободы. Немного горчащим и терпким, наполняющим, пьянящим и оставляющим всенепременное послевкусие.
***
Паша аккуратно утопил окурок в песок возле валуна, чтобы не забыть. Подскочил на ноги, краем глаза заметив, как что-то выпало из кармана куртки, на которой он валялся последние пару часов. Он нагнулся подобрать потерю и со смехом подбросил компактный тюбик со смазкой на ладони. Мда, прошлую увольнительную он собирался провести совсем по-другому. Даже подготовился вот – но тогда, четыре месяца назад, мирная станция оказалась не такой уж и мирной, и быстро стало как-то не до того.
Он запихнул бесполезный тюбик в карман джинс, и вытянул ещё одну сигарету. Солнца медленно опускались за край моря, окрашивая воду в теплые оранжевые тона – почти как огонёк на зажигателе, от которого Паша сейчас привычно прикуривал. Он медленно, со вкусом затянулся, смакуя терпкий табак, и улыбнулся привычному ощущению. Сегодняшняя увольнительная грозилась стать лучшей за всё время его службы на Энтерпрайз.
Как-то неожиданно оказалось, что с самого назначения и до сегодняшнего дня, ему ни разу не удавалось просто побыть наедине с собой. Нет, конечно, он очень любил людей, с ними было весело интересно, но не круглыми же сутками? В этот раз он не стал выбирать место для отдыха или строить каких-то планов. Просто транспортировался на планету и, воспользовавшись тем, что транспортировали их как раз в один из терминалов местного вокзала, прыгнул в первый попавшийся поезд и вышел толи на пятой, толи на седьмой станции – когда увидел за окнами берег моря.
Павел какое-то время бездумно бродил по пляжу, просто наслаждаясь воздухом, ощущением земли под ногами и неопределённостью. Он, в кои-то веки, не ожидал от мира совсем ничего, просто наслаждаясь им, его красками и запахами. В голове было волшебно пусто и даже появлялось дурацкое чувство в лопатках, словно за спиной растут и раскрываются крылья – Павел поймал себя на мысли, как же сильно он отвык от этого ощущения. А сразу за ней на куда более страшной – он уже было думал, что после отправленной под хост учёбе и стремлению к небу юности, больше никогда этого не почувствует.
С того момента, как он, кажется, перешёл на последний курс Академии, это ощущение, когда-то накатывавшее на него, когда он смотрел на небо или находил решение к самой сложной задаче, сменилось совсем другим, замешанном на адреналине, сексуальности и немного чувстве собственной важности.
Что, в прочем, было ничуть не хуже.
Он потянулся всем телом, разминая плечи и, успевшие затечь от долгого сидения ноги, и подумал, что было бы глупо оказаться в кои-то веки на море и не поплавать. Ничего вроде плавок он, естественно, с собой брать не стал, сбегая с Энтерпрайз налегке, но для какого русского этого могло быть помехой? И, если быть с собой совсем уж честным, плаванье безоговорочно входило в ряд вещей, которыми Павел предпочитал заниматься без одежды, оказываясь на третьем месте, после сна и секса.
А вот о сексе он сейчас предпочитал вообще не думать. Попрактикуйте больше, чем полгода воздержания в девятнадцать, и я посмотрю, на что у вас не будет вставать. Тем более, постоянно находясь в непосредственной близости от капитана Кирка, который, казалось, не прилагая никаких усилий вообще, распространял по мостику такие флюиды здорового и даже нездорового секса, что лёгкая зависть и напряжение, передавались, вроде бы даже Сулу. А у того уж точно всё было в полном порядке с этим вопросом – хотя ни единый член экипажа, даже Паша, не был в курсе подробностей личной жизни жгучего лейтенанта восточной наружности, сомнений по этому поводу не возникало так же ни у кого.
Павел отмахнулся от навязчивых ощущений, стянул через голову майку и отбросил её на песок. Далеко, у самого горизонта, можно было разглядеть полупрозрачный силуэт луны, словно подгонявшей рдеющие ещё довольно высоко солнца скатываться за море. То, что на бухту постепенно начал опускаться вечер, было понятно и по полегчавшей температуре воздуха, и по ставшему более мягким, ласковым свету. Паша улыбнулся, расстёгивая и отбрасывая в сторону джинсы. Быстро стянул по одному носки, практически выпрыгнул из плотных форменных боксеров, и вприпрыжку побежал к воде.
Море оказалось удивительно тёплым, ласковым, вода держала даже слишком хорошо и Паше понадобилось какое-то время, чтобы приноровиться к её плотности, но на вкус она была как положено солёной. На секунду у него перед глазами очень явственно всплыл образ доктора Маккоя, с четко расписанным врачебным мнением по поводу энсинов, тянущих в увольнительной в рот неопознанные жидкости. Знаем, плавали.
Поспешно отплевавшись, Паша набрал в лёгкие побольше воздуха и нырнул. Вспоминать о докторе Маккое в процессе заплыва было далеко не лучшей идеей.
Дело в том, что в то весёлое время, в первый его год на Энтерпрайз, когда в силу беспощадной физиологии несчастного Пашу возбуждало всё, от членов экипажа обоих полов, до самой Энтерпрайз в целом, оказалось, что медотсек возбуждает его даже больше, чем всё остальное вместе взятое. Позже, путём ряда логических заключений, Паша понял, что дело было не то чтобы в самом медотсеке, а скорее в его начальнике. Но уж с безапелляционно гетеросексуальным доктором Маккоем у юного энсина точно не могло ничего быть, что доставило ему ряд довольно безрадостных и не самых приличных минут в собственной каюте. И, времени, конечно, прошло не мало, а осадочек, как ни крути, остался.
Паша резко оттолкнулся, зачерпнул руками, и снова вынырнул на поверхность. Чуть более прохладный вечерний воздух приятно контрастировал с теплой водой, приводя спутанные Пашины мысли в порядок. Он откинулся на воде на спину, позволяя себе медленно погружаться, чувствуя всем телом свободу и лёгкость, мягко перебирая пальцами в плотной прозрачной морской воде, и улыбнулся плотно сомкнутыми губами.
Больше всего на свете Паша любил чувствовать себя живым.
продолжение в комментарияхпродолжение в комментариях
Часть вторая. Скорость. I
II
III
Часть третья. Произведение. I
II
III
IV
V.1
V.2
V.3
VI
Часть четвёртая. Импульс