[shizofreny]

У меня очень много дел и поэтому...

В течении часа приму 5 заявок на драбблы: Фандом/Персонаж/Пейринг/Персонажи — слово/словосочетание/фраза

UPD. Заявок уже больше 5, но мне всё ещё чего-то не хватает! Кто-нибудь не спящий, ну ещё 1!!!

Напишу тоже вот прям сегодня.
Одно условие - я должна знать персонажей или фандом. Анонимные заявки тоже принимаю XD

1. для Die Glocke, макчехов на фразу "Нужны ли мы нам?"
фраза сохранена не дословно

636 слов
Жить сегодняшним днём — такой был план, когда ему было семнадцать и весь мир, казалось, лежал у ног. Жить сегодняшним днём, не думать о вчера, не думать о завтра, вдыхать свежий и чистый воздух после грозы, целовать девушек до темных мушек перед глазами, напиваться до беспамятства, никогда не упускать возможности потанцевать. «Дурацкий был план, думает он», - глядя в едва освещённый потолок.
Не думать о вчера и завтра невозможно. У тебя всегда есть опыт, большой или маленький, есть планы и стремления. В конце концов есть страхи, продиктованные инстинктами.
Он лежит в собственной постели, смотрит в потолок и думает о времени, когда был молод, и о времени, когда молод не был, пытаясь понять, какое из них сейчас. Потому что, всё, что он чувствует в этот момент — свобода. Когда-то ему казалось, что он знает значение этого слова, но сейчас он думает, что все учебники и словари лгут.
Паша спит ровно и тихо, даже не посапывая, закинув на него ногу и руку, держит крепко, словно старается удержать - и это объятие не кандалы. У Паши засос на предплечье — и эта метка не клеймо.
Семнадцать теперь не ему, ему — в два раза больше, и кажется, это тот самый возраст для сомнений. Кризис среднего возраста - самый его расцвет. А Маккой лежит в постели, отгоняя сон бредовыми мыслями и изо всех сил старается запомнить этот момент. Всё, что он чувствует — тепло, лёгкость, спокойствие.
Жить сегодняшним днём — побег от реальности, обманка, способ не задумываться о пустоте, о совершенных ошибках и нереализованных планах. Маккой прислушивается к щемящей нежности в груди, пробегающей по телу волной. Маккой вдыхает полной грудью, медленно и со вкусом - и в самом деле чувствует Пашин запах.
Секс после ссоры — как воздух после грозы, невозможно им надышаться, невозможно насытится полностью, невозможно дышать им слишком долго. Они ссорились сегодня не в первый, и, Маккой знает, не в последний раз. Была бы у него в каюте посуда — давно бы всю перебили. Соррились громко, и бурно, и чудом дело не дошло до драки. Снова друг другу что-то доказывали, снова поливали злостью, ревностью, обоюдными страхами. Снова — взглядами, словами, прикосновениями — ставили все вопросы ребром. Снова целовались до одури, просили прощения оба, без слов, которых не хватит никогда.
Маккой прижимает Пашу к своей груди, не боясь разбудить. Маккой смотрит во все глаза, Маккой снова вдыхает. Он знает, что легко не будет, но кажется, именно сегодня, в первый раз, он чувствует эту одуряющую свободу, просто потому, что наконец готов объявить капитуляцию.
— Ты нужен мне, — шепчет Маккой, задевая губами Пашины волосы, и в первый раз в жизни эти слова не кажутся пустым звуком и в то же время не вызывают из самой глубины души ноющую, заполошную боль. Он шепчет это, спокойно и ровно, но чувствует, знает, что и этих слов недостаточно. И это правильно, это честно, но это - не то, что он чувствует и хочет сказать.
Жить сегодняшним днём — никогда не будет достаточно. Но Маккой готов жить сегодняшним днём, или вчерашним, или завтрашним, лишь бы в этом дне семнадцать было не ему, только для того, чтобы ему снова было семнадцать.
— Ты нужен мне рядом со мной, — снова пробует он, и чуть прикрывает глаза, привычно хмурится. Не достаточно.
Паша прижимается к нему во сне, трется щекой, не просыпаясь, устраиваясь удобнее. Маккой обводит большим пальцем темнеющий на его предплечьи засос, опускает руку, чтобы по-дурацки переплести пальцы. Паша снова шевелится, всё-таки просыпается и поднимает голову, чтобы заглянуть ему в глаза обеспокоенно. Маккой успокаивающе улыбается ему, сжимает на ладони пальцы.
— Пусть будем мы? — вопрос звучит странно, но Маккой не боится оказаться не понятым.
Паша почему-то смеётся в ответ, встряхивает головой, как делает всегда, отгоняя непрошенные ассоциации, которыми не собирается делиться.
— Всегда, - говорит он Маккою в самые губы и мягко целует. — Спи.
И они оба подчиняются простой команде, смыкая объятия только крепче.

2. для eternal_october старбакс на фразу "Мы не помним свои жизни, не можем изменить свои жизни, и в этом — весь ужас и все тайны самой жизни. Мы в ловушке. Мы в страшном сне, от которого не проснуться."

478 слов
— У тебя не бывает чувства, что всё это — не настоящее? — Баки тушит очередной окурок в облюбованной под пепельницу кружке, одной из, кажется, бесчисленного множества, собравшегося на полках Стива.

Баки сидит на подоконнике, а Стив на полу, и потому смотреть на него приходится снизу вверх. Стиву нравится это чувство, нравится сидеть вот так по пол ночи, рисовать в неверном и тусклом свете уличного фонаря, благо зрение позволяет. Стив внимательно смотрит на Баки, сосредоточенный на наброске и не отвечает ничего. Впрочем Баки, вроде бы, и не ждет ответа.

Они теперь часто сидят вот так, в основном молча, как будто им снова не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Хотя почему как будто?

Баки откидывает голову, упираясь в стену, снова прикуривает. Теперь Баки курит по-многу, но Стива давно не мучает астма, и он не против. Где-то в глубине души он очень даже за — приходится признать, что Баки чертовски идёт сигарета.

Всё не настоящее — у Стива часто есть это чувство, даже не часто, почти постоянно, но только не теперь, а с давнего времени. Он хотел бы сказать, что это длится с момента, когда он очнулся в незнакомом и новом времени. Или с того дня, когда Баки сорвался с поезда. Или, хотя бы, с момента когда сыворотка изменила его тело. Но на самом деле Стив знает, это ощущение длится с куда более раннего времени. С момента, когда Баки за руку вытянул его из лужи, отряхнул, и протянул ладонь для знакомства. Тогда он не был для него ещё Баки, он не знал его имени, видел только лицо и до одури живые глаза, но Стив знает, что именно с этого момента, ему так ни разу в жизни и не удалось снова почувствовать себя одиноким. И слишком часто он ловит себя на мысли, что, кажется, сдох тогда в той подворотне, в луже. Остался там на всегда окоченевшим трупом подростка, и вся жизнь после — обрывочное видение, последняя картинка перед глазами умирающего, которая в каждую секунду, вот-вот закончится.

С новой затяжкой Баки немного прикрывает глаза, и Стив хмурится. «Не делай так», — хочется ему сказать. «Не делай так никогда».

Глаза Баки для него не что-то особенное, глаза Баки — весь мир. Никогда, ни разу в жизни он не видел их мертвыми или пустыми. Даже тогда, когда Баки был только Зимним Солдатом, даже до того, как с лица его слетела маска, и Стив не мог больше врать себе, не мог не узнать — его глаза жили. Стив знает это, цепляется за это знание.

Если всё это только сон, то непременно кошмарный, только в подобных снах бывает столько боли, столько ужаса и безысходности. Только в кошмарах жизнь словно бы проходит по кругу, постоянно возвращая моменты, которые были уже забыты и пройдены.

Баки держится протезом за подоконник, курит, смотрит на Стива пристально, не моргая.

Стив думает, что если всё это сон, то он готов не просыпаться, пока Баки есть рядом, в любом обличьи.

3. для повелитель днов, Баки и Наташа, на фразу: "Заляжем на дно, Джеймс"

191 слово

Наташа ждёт, пока Джеймс выйдет из душа, раздраженно постукивая ногтем по столешнице. Иногда ей кажется, что он готов проводить за этим занятием вечность, и однажды, обязательно, именно из-за его «банных процедур». Она очень живо представляет себе, как они будут снимать преследователей, как Джеймс выскочит из-за этой чертовой двери, голый и мокрый, но с пистолетом, и забрызгивая всё водой с неприлично отросших волос, быстро снимет наёмников, шпионов, агентов — кого бы за ними не послали, лишая саму Наташу половины веселья. Как отложит пистолет на тумбочку, натянет на лицо виноватую только на треть улыбку, и скажет: «Прости, я ещё не успел почистить зубы!», прежде, чем снова скрыться в ванной, оставляя на полу следы, всё ещё влажных ступней.

Не то, чтобы её раздражала чистоплотность, и она сама готова была отказаться от горячей ванны, перед неделей, а то и месяцем, где о подобном можно будет только мечтать, но Барнс явно старается слишком сильно.

Через час Наташа не выдерживает, поднимается легко с кресла, стучит в запертую дверь:

— Русалочка, ты уже решила, что голос тебе не нужен и пусть будет хвост?

Из-за двери раздаются невнятные булькающие звуки, но ответа Наташа так и не получает.

4. для fealin, страрбакс на фразу про закон молчащий на войне

старбакс, хотя больше джен.

АУ ко второй половине первого фильма. Я зачем-то всех убил.
630 слов

Хоронили ночью, в молчании и тишине. Ты пробовал вытребовать для него хотя бы залп, но и этого было нельзя. Никто не должен был знать.
Было холодно по-собачьи, даже этой нелепой, итальянской зимой, и казалась вот-вот тучи нальются дождём, но и этой малости он словно не заслужил.
Вас было трое и сам полковник не удостоил своим присутствием. Молча несли тело и молча рыли могилу.
Ты выбрасывал плотные, пересохшие комья земли и в голове было пусто, сумрачно.
Простая могила, в лесу в Италии, ни знака, ни креста — никто не должен был знать или найти. Надежда всей Америки, вдохновение каждой армии.
Ты не знал, как они планировали скрыть его смерть, не думал о том, как собирались фальсифицировать жизнь.
В голове, натянуто, жестко, билась всего одна мысль. Когда-то, много раз, ты думал, что уже не вернёшься отсюда, что умрёшь не сегодня, так завтра и это было правильно. Теперь ты знал, что больше никогда не позволишь себе подобного. Ты сделаешь, что угодно, ты выживешь, ты закончишь эту войну. Ты вернёшься и заставишь их заплатить. Заставишь узнать.
И убьёшь их. Стив бы неоценил мести, Стив сказал бы, что это не правильно. Но Стива больше не было, а ты так и остался чертовски хорошим снайпером.
Ты никогда не хотел на эту войну. Ты никогда не хотел, чтобы на неё попал Стив, с его смелостью и безрассудством.
Ты не спас его, не успел.
Теперь единственное, что тебе оставалось беречь - память о нём и его веру.
И ты знал, уже тогда знал, засыпая его тело сухой землей — сбережешь и увековечишь.

***
Никто не знал, откуда он взялся — Зимний Солдат. Никто уже и не помнил, кто дал ему такое имя. Не знали ни его целей, ни имени, стоили сотни теорий, на кого он работает.
Не замечали, не хотели видеть, чем связанны его жертвы. Никто не замечал.
Пегги знала. Пегги видела каждую нить, каждое направление, видела связи, помнила историю, которую все они постарались забыть.
Пегги ждала, когда Зимний Солдат придёт и за ней.
Она никому никогда не признала бы это вслух, но она чувствовала, где-то глубоко внутри, что так было нужно. Правильно.
«Законы молчат во время войны» — кажется так сказал Цицерон. Но никто не говорил, что платить по счетам не придётся.
Пегги сделал ещё глоток виски, прикрыла глаза, зажмурилась, и постаралась изо всех сил вспомнить. Когда-то она получила приказ забыть, и даже не попыталась его ослушаться. Но время от времени, в особенно холодные ночи, она видела то светлые глаза, то честную, открытую улыбку. Она просыпалась с немым криком на губах в подобные ночи.
Никто не знал, откуда взялся Зимний Солдат. Пегги Картер хотелось верить, что она знает.
Когда дверь её комнаты с лёгким щелчком открылась, Пегги позволила себе улыбнуться. Она не повернула голову, не вскинулась, только выдохнула облегченно — теперь всё это должно было закончится. Осталось совсем немного.
Он подошел к ней почти бесшумно, встал, заслоняя свет, заставляя поднять на себя голову. Пегги была готова. Конечно, она ждала пули в висок или центр лба, как другие, но видимо, ей не было отмерено умереть так просто. И это она тоже готова была принять.

***
Собравшиеся на пресс-конференцию журналисты были напряжены и сосредоточены. Если полученные ими сообщения не лгали, каждый из них сегодня мог получить сенсацию.
Они проводили нетерпеливыми взглядами красивую женщину с военной выправкой, но в строгом черном платье. Она взошла на помост, встала у кафедры, и сказанные ею в тот день слова в самом деле заставили Америку вздрогнуть.

***
Стивен Роджерс погиб бездумно бросившись в заминированный ангар одной из баз Гидры в сорок третьем. В пятьдесят втором Джеймс Барнс умер, вложив пистолет в руки Пегги Картер, приставив дуло к собственному лбу, и взяв с неё два обещания. В две тысячи десятом Пегги Картер умерла в собственной постели, окружённая детьми и внуками, выполнив оба обещания.
Она была похоронена на кладбище Вудлон, через четыре места от Капитана Америки и Зимнего Солдата, разделивших одну могилу.

5. для  G. Addams на "Эрик/Чарльз. Сломанный внешне Чарльз. Сломанный внутренне Эрик. Надрыв, грань истерики, но всё в рамках взрослых сознательных людей. Драма и прочие прелести, в условиях которых приходится вынужденно сотрудничать." и в общем-то не то,что хотел заказчик.

546 слов

Раз.

Он приходит в шлеме, и что-то над солнечным сплетением сжимается коротко и нервно, болезненно. Дело не в недоверии Эрика. И не в его, Чарльзовом, любопытстве. Дело в тонкой грани, отделяющей тогда от сейчас.
Дьявол в деталях, Эрик в шлеме и это совершенно идиотская игра слов.
Чарльз светло улыбается ему, не отводит взгляда даже когда тот подходит совсем близко, когда шахматная доска сама раскладывается перед ними. Чарльз смотрит прямо в глаза Эрику и думает, что лучше б он читал его мысли. Иногда их намного проще понять неправильно.

Два.

Чарльз приходит сам, собственными ногами, просто посмотреть. Это дурацкая причина, но, в конце концов, он именно это и делает — просто смотрит. Шлема на Эрике, конечно, нет, да и какая разница, даже если захотеть очень сильно, Чарльз ничего не услышит.
Он стоит совсем недалеко, и, быть может, Эрик чувствует каждый металлический элемент в его гардеробе. Чарльз смотрит, впитывает взглядом его движения, новые морщинки на лице, немного изменившуюся осанку, но видит не отдельные стороны, а картину в целом. Ему хочется подойти и заговорить, попробовать не убедить нет, просто протянуть руку, но он знает, что даже если бы стал кричать, его голос остался бы неуслышанным.
Когда Эрик оборачивается, Чарльз скрывается за поворотом, радуясь, что захватил машину, поворачивает ключ зажигания и давит на газ, сбегая как подросток. Должно быть, Эрик чувствует и осколок, так и оставшийся в позвоночнике Чарльза.
Уже подъезжая к поместью, Чарльз думает, что знает, что хотел сказать Эрику.

Три.

Он приходит без предупреждения и без шлема.
Они смотрят друг на друга в зеркало, Эрик стоит в нескольких шагах за спиной Чарльза и отражение дробится бесконечными повторениями в зеркале, в зрачках, собственными глазами, глазами стоящего за спиной человека. Чарльз жалок — потрепанный, с лицом, всё ещё не оправившимся от отеков, с нечесаными сальными лохмами, прикованный к креслу инвалид. Эрик безупречен, и всё так же напоминает покорный его воле метал. Метал, который, подчиняясь желаниям и эмоциям Эрика, гнется и плавится, изменяя форму, натягивается, и может лопнуть в любую секунду, каким бы прочным не казался до этого. И Эрик такой же прочный , и так же рвется, гудит изнутри под накалом собственного рассудка. Чарльз не хочет смотреть ему в глаза, потому что заглянув в них изнутри и снаружи, всего на мгновение, по венам его вместе с кровью пробегает чувство, чуждое им обоим. Чарльз чувствует жалость. Ещё долю секунды ему кажется, что это жалость Эрика, направленная на него, но только долю секунды.
Чарльз отрывает взгляд от холодной поверхности зеркала в тот момент, когда Эрик почти разворачивается уйти и смотрит в глаза прямо. Они оба молчат, не только не нарушая тишину звуками, но и мысленно — ни один порыв не оформлен в слова.
Эрика не нужно ни о чем просить, ни в чем убеждать, он уже здесь.
В древности считалось, что если в сердцевину меча вплавить в качестве стержня частичку мифического животного — это даст ему волшебную, небывалую силу. На самом же деле, если вплавить что-то в меч, это может не только губительно сказаться на его балансе, но и существенно ухудшить прочность оружия, и хорошие кузнецы и умелые воины несомненно знали об этом. Но людям всегда просто нужно во что-то верить.
Эрик не согласится, а Чарльз не предложит, чтобы один из них стал сердцевиной другого.
Но так вышло, что сплавившись в одно целое, они смогут победить всех драконов.