Особую благодарность за существование этого фика я хочу вынести фальшивая нежность и стрела Зенона - без вас я бы не дописал даже эту часть!
Нежность, милая, я допишу. Там будет обещанный макчехов, и ты же знаешь, что он там уже есть.. Антон, твой саунд перевернул меня всю.
И отдельно о том, как у фика появилось название... "- КАКПИТАН У МЕНЯ НЕТ НАЗАНИЯ!!! - Название должно быть. - Ладно. Придумал."
И да, то, что осталось у меня в голове:
Прослушать или скачать Немного Нервно Плаха бесплатно на Простоплеер
Название: Он не собирался жить вечно
Автор: TylerAsDurden
Бета: фик очень ждет бету, но я пока не успел никого толком попросить(
Размер: миди, 4050 слов
Пейринг/Персонажи: Леонард Маккой, Спок, Джеймс Тиберий Кирк (что-то вроде намека на Кирк/Спок)
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: R
Предупреждения: кроссовер с ST Reboot, по сути почти mirrorvers!ST AU, основанное на реалиях каппы изнасилование, эксперименты над людьми.
Краткое содержание: Маккой - медик в захваченном Повелителем Оазисе.
Примечание: читать можно не зная ни одного из перечисленных канонов. Проверенно XD
…в одной секте,
Тех, кто мог спасти этот мир,
Но нечаянно и тихо.
© Немного нервно
Тех, кто мог спасти этот мир,
Но нечаянно и тихо.
© Немного нервно
читать дальшеМаккой раздражённо провёл резиновым стеком по тонким прутьям невысокой клетки. К ней не было подведено напряжение — медику не хотелось портить экземпляр раньше времени — и потому прутья всего лишь отозвались ровным гулом, словно туго натянутые струны. Полуголый мутант, последний час неподвижно сидевший на бетонном полу, неестественно поджав ноги, резко поднял голову и прямо посмотрел на Маккоя. На его неприятном, худом и вытянутом лице не отражалось никаких эмоций — только тёмные глаза горели почти презрением. Маккой усмехнулся: в подобной ситуации больше подошли бы страх, отвращение, даже ненависть, но не эта смесь гордости и жалости, неприятно прокатившаяся холодной волной по позвоночнику.
Он отнял уродца у группы зачистки. Порой, среди смертников попадались вполне пригодные экземпляры, и Маккой не брезговал проверять большую часть групп — разбрасываться в подобное время исследовательским материалом было бы непростительной глупостью.
Мутант был высоким и жилистым, выносливым даже на первый взгляд, а отклонения по форме ушей и позабавившая Маккоя чёрная борода мало пересекались с интересами медика. Но вот анализ крови заставил его разочарованно выругаться: при первом контакте с воздухом то, что текло по жилам этого экземпляра, принимало отчётливый зелёный цвет. Что объясняло мертвенный оттенок кожи, изначально принятый медиком за естественную реакцию на недоедание и жизнь за пределами Оазиса, и делало его почти полностью непригодным для эксперимента, который вот уже второй цикл готовил тот.
— Подвёл ты меня, парень, — негромко произнёс он, вглядываясь в лицо мутанту.
Тот почти никак не отреагировал на реплику, только немного приподнял правую бровь, провоцируя нерациональную вспышку раздражения.
— Имя-то у тебя есть? — продолжил медик, уже куда менее дружелюбно.
— Есть, — неожиданно кивнул мутант и добавил спокойным размеренным тоном: — Однако, анализируя текущее положение, я не нахожу причин его озвучивать.
Для неотесанного мутанта тот использовал слишком сложные слова, с легкостью играя ими, словно пытаясь выделиться, показать, что он не то, что видится на первый взгляд. Маккой скептически приподнял бровь.
— Единственная проблема, которая должна сейчас волновать твою зелёную задницу — я задал тебе вопрос. — Он понемногу начинал выходить из себя. Так или иначе, он предпочитал знакомиться с материалами своих экспериментов. А иногда, если выходило действительно что-то путное, даже сентиментально присваивал их имена результатам. Он улыбнулся спонтанно возникшей идее: — Спок. Я буду звать тебя Спок, — повторил он, словно смакуя имя — лаконичное сочетание букв как нельзя лучше подходило замкнутому мутанту.
Губы уродца сжались в тонкую линию, взгляд стал чуть более заинтересованным и он приподнял уже обе брови, словно Маккою каким-то образом удалось превзойти его ожидания. Но у медика не было времени размышлять над реакциями подопытного: он хотел завершить тесты и успеть ещё пробежаться по новой партии смертников — материал для эксперимента нужен был ему сегодня. Он и так запросил на своё исследование слишком широкие сроки, что в общем-то соответствовало важности. Но тянуть дольше, значило просто отказаться от идеи — до этих высокопоставленных вояк, Повелитель их посвяти, невозможно было донести всю глубину этой теории и научную ценность. Ему и так повезло, что его лучший друг хорошо прославился на поле боя, что давало определённые прерогативы, но за слишком долгое отсутствие результата всё равно можно было понести наказание.
Маккой повернулся к холодильнику и вытащил седативное: одной ампулы должно было вполне хватить, чтобы не усыпить мутанта таких габаритов, но именно ослабить — получить чем-нибудь тяжёлым по голове, вытаскивая того из клетки, медику не улыбалось.
Он взял стерильный шприц, снова бросил взгляд на подтянутого, собранного мутанта и передумал. В ящике стола лежала короткая винтовка, больше подходящая для таких случаев. Он вытащил винтовку и один из дротиков. Подбросил дротик на ладони, снова взялся за шприц и аккуратно откачал две трети транквилизатора. Отлаженным движением зарядил оружие и прицелился, надеясь, что вещество правильно подействует, несмотря на сомнительный состав крови мутанта (шансы были довольно велики — при достаточной дозе эта штука справлялась и с граком).
— Доктор, — подал голос «Спок», внимательно следивший за его движениями. Слово ударило медика хлесткой пощечиной — уже слишком давно он позволял так себя называть одному-единственному существу.
— Я шеф научной лаборатории, а не чертов доктор! — огрызнулся Маккой, но все же решил послушать, о чем хотел поговорить этот мутант, не находивший причин называть свое имя.
— Доктор, — с нажимом повторил тот, заставляя Маккоя поморщиться, — нет необходимости оглушать меня. Во всем этом, — он, широким жестом, на сколько позволяла клетка, обвел всю лабораторию, — скоро не будет никакой необходимости.
— Подполье? — скривил губы в невеселой усмешке Маккой. — Ты из тех, кто верит дурацким слухам об Армии Освобождения?
Он знал, что так называемая «Армия Освобождения» была всего лишь горсткой безумцев — следующим тараканом под неумолимой пятой Повелителя, и иногда даже ловил себя на проблесках жалости к этим отважным психам, которые слишком устали тихо ждать смерти.
Спок и бровью не повел на его насмешку.
— Это не слухи, доктор, — чересчур мягко и уверенно продолжил он. — Я слышал о вас. Вы Леонард Маккой. Один из лучших врачей нашего поколения.
Маккой все еще держал ружье с транквилизатором, направленное на наглого мутанта, и не знал, что заставляло его слушать дальше. Один из лучших врачей поколения? Лучший. Он был лучшим. Когда-то, очень давно — в другой жизни.
Через две недели после того, как их Оазис был захвачен Повелителем, Памела не выдержала, сорвалась. Тот вечер не раз преследовал его во сне, обрывочными кадрами, чужими воспоминаниями о старом фильме, но от того не менее жуткими.
Вот он возвращается в их бокс после первой смены в лаборатории. Вот, он здоровается с ней. Она молча лежит в постели, но он знает, что его жена не спит, и здоровается с ней снова. Вот она оборачивается к нему и Маккой успевает подумать, как он не заметил, когда эта женщина стала ему совершенно чужой. Памела смотрит на него открыто и прямо, ее каштановые волосы растрепаны, а глаза покрасневшие от слез. Вот он совершенно отчетливо распознает в ее взгляде открытую, отчаянную ненависть. И в этот момент что-то неуловимо меняется.
Он с удивлением ощущает на собственных губах холодную, злую усмешку, и подходит ближе на шаг. И еще на шаг. Вся ее поза отдает напряжением: дикая кошка перед прыжком. И он медленно, словно дразня зверя, подходит ближе.
«Скучала?» — выдыхает Маккой, улыбаясь шире.
И тут ее прорывает. Остатки красоты, и так неплохо обтрепанные возрастом, растворяются в воздухе, так, что он почти видит образованную ими дымку. Он почти не слышит, что она кричит. Перед ним взлохмаченная немолодая женщина в ночной рубашке, срывающая глотку и размахивающая руками в минутном безумии.
Вот она обвиняет его в чем-то. Вот внезапно замолкает и начинает метаться по комнате из стороны в сторону, резкими, дерганными движениями собирая какие-то вещи, комом запихивая их в наплечную сумку. В спешке не попадая с первого раза в рукав, набрасывает куртку прямо верх ночной рубашки, запихивает босые ноги в ботинки, не утруждая себя завязыванием шнурков.
Он не спрашивает, куда она собралась. Не напоминает о комендантском часе. Только молча и неподвижно следит за её действиями, ощущая, как на его собственных губах все шире расползается та же улыбка. И не чувствует ничего. Абсолютно.
Когда за ней с лязгом захлопывается металлическая дверь их надёжного бокса, он делает пару шагов, чтобы сесть за стол. Тянет руку за початой бутылкой, стоящей там ещё с его прошлого появления здесь, с вечера после захвата. Ворот синего форменного сюртука сотрудника медслужбы Оазиса топорщится, неприятно врезаясь в шею, и это совершенно реальное ощущение немного отрезвляет его. Он ловит себя на том, что беззвучно шевеля губами ведёт отсчёт.
«Восемь, семь», — проговаривает он про себя. Окно чуть приоткрыто и в комнату врывается холодный ночной воздух и звуки с улицы. Вот, совсем близко, он слышит, как его жена шаркает ботинками не по размеру — не бежит, медленно плетется, словно не знает, что делать дальше, куда идти. Он уверен, что она и правда не знает. Вот, чуть дальше, скорее всего за поворотом текстильной лавки, слышится взрыв пьяного хохота. Патруль. Четыре или пять человек. Нет, не человек, поправляет себя он. «Три, два», — отсчёт неумолимо приближается к финальной точке. Осталось совсем немного. «Ноль», — вспыхивает в его сознании, когда хохот и радостное улюлюканье становятся громче и ближе, смешиваясь с пронзительным, отчаянным женским криком.
Он наконец притягивает бутылку к себе, зубами выдёргивает и сплёвывает куда-то на пол пробку и медленно, глоток за глотком пьёт прямо из горла обжигающую жидкость.
Слушая, как срывает горло в протестующих обречённых воплях его жена. Памела никогда не блистала умом — сильная, здоровая, даже красивая — он всегда знал, что ему нереально повезло не только жениться, но и получить в распоряжение такую красавицу, но вот умной она не была. И потому сейчас, в последние секунды своей жизни («Господи, твою мать, если миссионеры правы и ты правда есть, пусть это будут секунды», — проносится нежеланная, непрошенная, но неконтролируемая мысль на задворках его сознания, словно чтобы он мог получше осознать на сколько беспомощен и жалок в этот момент), в эти грёбанные последние секунды, она не понимает, не находит в себе сил заткнуться, только раззадоривая вампиров, действуя на них своим страхом и сопротивлением лучше любого наркотика.
Маккой видит, почти реально перед плотно сомкнутыми веками, как с хрупкой, легкой Памелы сдёргивают даже не застёгнутую куртку, и она остаётся, как была: в ночной рубашке, растрёпанная, беззащитная, кричащая. Это уже не сорванный, злой истеричный крик, это страх и сопротивление рвутся из её груди наружу, не оформляясь в слова, переходя на самую высокую гамму звуков, перемежаясь отчаянными всхлипами. Видит, как разорванная в клочья ночнушка летит в сторону и оседает бесформенными тряпками прямо на грязной улице. Как жестко её бросают в грязь, заставляя голой спиной собрать уличный мусор. Как несдержанные, резкие движения молодых вампиров, уже не разрываемых жаждой просто насытить голод, но подчинённых неуправляемой похоти, превращаются в зловещий, ритмичный танец, когда они пускают её по кругу. Как несколько рук делят маленькую, аккуратную грудь, сминая, пытаясь поддержать возбуждение в ожидании своей очереди. Как первый из них, а потом и второй, с силой втрахивают её в тротуар, то затихающую, но разражающуюся новым отчаянным вскриком. Как третий, не в силах терпеть, под радостный смех товарищей, вставляет свой член в его раскрытый, орущий рот, до самой глотки, заглушая вопль…
Когда всё стихает, и не разносится даже отдалённых всхлипов, он не знает, сколько на самом деле прошло времени. Но вот, бутылка совершенно пуста, и из-за окна можно расслышать только удаляющиеся шаги пятерых (он не знает, когда сосчитал их, но совершенно точно пятерых) вампиров.
Инстинкты молчат. Он не бежит на улицу, посмотреть, как она, попытаться помочь. «Она мертва, Джим», — словно оправдываясь, не перед собой, но перед другом, которого у него тоже больше нет, одними губами бесцветно произносит Маккой. Она мертва. А он уже несколько дней не доктор.
Живот скручивает острая боль, холодной волной расходящаяся по всему телу. Маккой еще пытается ухватиться за край стола, но руки не слушаются и он мешком заваливается на бок, с силой прикладываясь затылком о бетонный пол. Скрючившись, стиснув зубы, чтобы не застонать, он гулко дышит через нос и мысленно переключается на химический состав пойла, которое только что выплеснул в себя.
Обычно, на этом месте он просыпается.
Маккой стряхнул наваждение воспоминаний, до побелевших костяшек впиваясь пальцами в рукоятку винтовки, всё ещё направленной на мутанта, и нажал на курок. Чтобы себе не думал этот зеленокровный гоблин, какой бы светлый образ он себе не вообразил, Маккой не собирался идти на поводу его беспочвенных фантазий. Он слишком хорошо знал, кто он и что здесь делает.
Как ни странно, седативное подействовало на мутанта в клетке. «Двадцать целых, тридцать семь сотых секунды», — отметил Маккой, когда тот медленно выдохнул и бессильно откинулся спиной на прутья клетки.
Пока Маккой отработанным движением регулировал высоту и положение лабораторной кушетки, подтягивал черные ремни, резко контрастировавшие с бледной кожей подопытного на его лодыжках, запястьях и груди, Спок молча наблюдал за ним. Препарат не должен был сказаться на речевой функции, так что, видимо, тот исчерпал к этому моменту всё, что имел сказать. Но не смирился: это можно было прочесть по неотрывно следившим за каждым движением медика глазам, по плескавшемуся в них напряжённому ожиданию. Маккоя передёргивало от этого взгляда — оценивающего и словно проникавшего под кожу. Он отвернулся к столику с инструментами, но даже так словно спиной ощущал внимание мутанта.
И это бесило, не позволяя сосредоточиться на любимой до зубовного скрежета работе, отвлекало и наталкивало на непрошенные мысли.
— Я знаю, что ты пытаешься сделать, парень. Но не выйдет, — Маккой скривил губы в невесёлой усмешке, — не ты первый, не ты последний.
За время здесь его пытались пробить самыми разными способами. Но каким бы сильным, уверенным и обольстительным экземпляр не казался в первые десять минут — от хрупкой защитной оболочки не оставалось и следа, стоило Маккою на самом деле приступить. Все маски, агрессия или жалостливость — всё сменялось непреодолимым, разрывающим страхом, который, иногда медленнее, иногда быстрее, перетекал в немой ужас, сцепленный болью, отвращением и желанием умереть.
В лаборатории было тихо, пахло стерильностью и немного формалином, пронзительный электрический свет безжалостно выделял любую мелочь, каждое негармоничное, яркое пятно. Черные ремни остро выделялись на жилистом, тощем, уже полностью обнажённом теле мутанта. Тот больше не пытался сверлить медика взглядом, отрешённого уставившись вместо этого в потолок. Что ж.
Стандартный набор тестов: болевой порог, реакция на химию, на радиацию, резкие свет и звук. Обычно, они ломались ещё на первой группе. Маккою почти удалось убедить себя, что даже получает удовольствие от происходящего, что это правильно, это — его репутация и его работа, но каждый раз, прежде чем приступить, всего на пару секунд ему приходилось прикрыть глаза и сделать глубокий вдох.
Пытки, это были пытки, и прикрывать происходящее другими словами было истинной трусостью. Его лабораторией пугали пленных и новобранцев, давние слуги Повелителя боялись сами. И даже несмотря на то, что с определённых пор он стал затыкать подопытным рот кляпом, и больше по блоку не раздавалось отчаянных и диких воплей во время экспериментов, репутация продолжала играть, а стандартная процедура оставаясь неизменной.
Маккой открыл глаза и развернулся, бросив короткий взгляд в дальний угол лаборатории, где располагалась дверь в его комнату. Вытащил стерильный кляп и аккуратно запихнул его в рот Споку, после чего защёлкнул застёжку у того на затылке и отступил на шаг.
Белые стерильные перчатки облегали кисти его рук как вторая кожа, совсем немного отличаясь по цвету от белоснежной формы научного сотрудника. Маккой аккуратно сделал первый вертикальный надрез над покрытой темными волосами грудью мутанта, у ключиц. Густая, буро-зелёная кровь пачкала скальпель, тонкой струйкой сочилась по бледной коже, с пульсаций скапливаясь у аккуратных краёв неглубокого пореза и вырываясь наружу. Спок плотнее прижал губы к зажатой между ними резинке кляпа, но даже не замычал, и Маккой удовлетворённо улыбнулся подтверждению своей догадки: выносливый. Он аккуратно собрал кровь спонжем прежде, чем снова поднести скальпель для более глубокого надреза.
В гулкой тишине лаборатории звук дверного звонка прозвучал неестественно резко, словно подчёркивая собственную чужеродность. И Маккой, хотя внешне это и не было заметно, только почти удивился облегчению, которое ощутил, отрываясь от бесполезного эксперимента.
Звонок повторился, когда он уже бросил в ванночку скальпель и стягивал перчатки, чтобы подойти к двери.
— Да иду я, иду, — процедил он сквозь зубы, словно посетитель за тяжёлой металлической дверью мог его слышать, не столько отмахиваясь от него, сколько входя в образ. С такой наглостью трезвонить в эту дверь мог только один ублюдок, и Маккой знал, хотя и не помнил почему, что встретить его нужно подобающим образом.
Захват Двенадцатого Оазиса оказался неожиданностью. Неизвестно, чем там занималась разведка, но когда произошло нападение — гвардия была чуть более, чем не готова.
Панику, взрывы с ароматом жженого мяса, кровавый, жестокий разгул молодых и агрессивных вампиров — весь самый насыщенный кошмар первых часов нападения Маккой пропустил, запертый в лаборатории медицинского блока, с головой погрузившись в походивший к финальной стадии эксперимент. Эксперимент, который тогда стал его жизнью, в котором был весь смысл, величайшее открытие с момента Падения — стабилизация мутации, чистые, здоровые дети у любых родителей, после простого введения препарата, повышенный иммунитет к радиации и всё это — в одной ампуле.
Когда его лаборатория взорвалась (по случайности, обстреливать научный центр не собирались) — все записи и результаты оказались уничтожены, но Маккою было уже не до того.
Спасать мир было поздно, он оказался наивным идиотом, таким же, как многие, и всё, что осталось от него самого — его кости.
Тогда, после взрыва, и как потом оказалось, почти через сутки после того, как Оазис пал, он пришёл в себя на холодном полу карцера их локального подобия тюрьмы. Тюрьмы были пережитком прошлого, оставив после Падения одно название, но в каждом Оазисе всё ещё была пара-тройка камер, где заключённых держали только если не находилось возможности убить сразу. На кормёжку и содержание для нарушителей закона ресурсов не было. И сейчас эти камеры пригодились для таких, как он. Для тех, кто мог оказаться полезен Повелителю, но он них нужно было добиться естественно сломленной воли, настоящей покорности, получить их «добровольное» согласие.
Если бы Маккоя спросили, да хоть за день до этого, он бы сказал, что никогда не встал бы на сторону врага, что скорее бы умер. Но этого не произошло. Он сдался, как и многие другие, получив удар ниже пояса.
Угрозы жизни Памелы, как и наоборот, обещания её сохранности было не достаточно. Ему ещё хватало мозгов, чтобы не верить этим ублюдкам — они и сами знали не хуже его, что ничего не могли обещать или гарантировать. Ни побои, ни вежливые предложения лучшего оборудования, лучших материалов, для исследований, конечно, на благо Повелителя, ни обещания, что боль прекратится оказалось не достаточно. Маккой мог держаться долго, дольше, чем им бы хотелось. Но была одна вещь, о которой они не знали: уже через семь часов Маккой был готов умереть.
Потом его неожиданно оставили в покое. Бросили на холодный пол, неотапливаемой камере, но бить и уговаривать перестали. Даже бросили какой-то еды, к которой он не нашёл в себе сил притронуться. Он отрубился, казалось, всего на пару минут, когда дверь снова распахнулась с металлическим лязгом. Заплывшими от синяков слабыми глазами он не смог сразу рассмотреть вставшего против света вошедшего, но, в общем-то ему было всё равно, кто бы это ни был. Его не интересовали ранги прихвостней Повелителя, да в общем, в тот момент его не интересовало уже ничто.
Маккой, чувствуя, что всё ещё находится в полубреду, отметил не больше чем лёгким удивлением сильные руки, которые казались ещё холоднее, чем пол, на котором он лежал, аккуратно и с какой-то невероятной лёгкостью подхватившие его с пола, предельно аккуратно. Некто уложил его на жёсткую кушетку, которая всё же была лучше пола, проследив, чтобы безвольные конечности не подгибались. И в молчании присел на край койки.
В его фигуре угадывалось что-то смутно знакомое, но мозг отказывался складывать картинку, пока он не услышал чуть более хриплый, и в то же время слишком звонкий голос вошедшего.
— Боунз? — Он, предельно аккуратно сжал его руку, ожидая реакции. — Боунз, я слышу твой пульс. Ты в сознании.
Это было неправильно, несправедливо, нереально, но рядом с ним сидел Джим. Джеймс Тиберий Кирк.
Взбалмошный, дерзкий, слишком самоуверенный капитан гвардии Двенадцатого Оазиса, который не раз рисковал потерять своё место, ввязываясь в безрассудные драки, предпринимая с собственным отрядом несанкционированные вылазки, вступаясь не к месту за мутантов, о правах которых никто и не слышал.
Джим, которого приходилось вытягивать из передряг, за которого нужно было вступаться перед начальством — единственные случаи, когда Маккой манипулировал врачебным авторитетом. Джим, которого приходилось латать долбанную тысячу раз. Джим, который так любил жизнь и так улыбался ей, что всегда оставался в правых. Джим, которого знали и любили все в Оазисе.
Джим, который был ему братом, и сыном, и лучшим другом в одном флаконе.
Джеймс Тиберий Кирк сидел на краю его тюремной кушетки, с отличительными знаками Армии Повелителя на форме, ледяной и сильный, каким мог быть только вампир Повелителя. Дослужившийся до вампира, очень полезный ему предатель.
Захват Двенадцатого Оазиса оказался неожиданностью. Неизвестно, чем там занималась разведка, но когда произошло нападение — гвардия была чуть более, чем не готова.
Дверь лаборатории открылась с лёгким щелчком, и Тиберий одарил Маккоя почти радостной, лучезарной улыбкой, сверкая клыками.
— Бо-оунз! — приветственно протянул он, бесцеремонно протискиваясь в помещение, оттесняя Маккоя от входа едва заметным движением.
— Я занят, Тиберий, — процедил Маккой сквозь зубы, надеясь, что его гость не уловил, как это обращение до сих пор даётся ему с трудом, и как он всегда произносит его коротко, с лёгкой заминкой. Тот запретил называть себя иначе в самый первый день, появившись перед Маккоем в изменившемся виде, но сам всё ещё звал его старым, не выбиваемым «Боунз».
Тиберий прошелся по его лаборатории, игнорируя все протесты, по-хозяйски, словно имеет на это право. «А он и имеет», — одёрнул себя Маккой. Молодой и слишком перспективный капитан гвардии, быстро продвинулся по службе в Армии Повелителя. И теперь (Маккой считает это дурацкой насмешкой со стороны суки-судьбы) — он имеет право на многое. В том числе держать Маккоя под своей опекой. Не всем достаются такие влиятельные опекуны, и Маккой должен бы радоваться, но почему-то до сих пор не выходит.
Взъерошенные светлые волосы, походка и манера общаться Тиберия, так напоминают ему о давно почившем друге, что именно рядом с ним Маккой меньше всего чувствует свою принадлежность к происходящему. Его мир начитает выглядеть как дурной сон, который скоро закончится. Именно поэтому Маккой старался проводить рядом с Тиберием как можно меньше времени. И хрена с два это у него выходит. Вампир, кажется, тянется к нему, как тянулся когда-то живой солнечный мальчишка, чьё тело он занял. И это просто ещё одна вещь, с которой нужно смириться.
Вампир дошел до лабораторного стола и окинул внимательным, оценивающим взглядом пристёгнутый к нему экземпляр. Регенерация невероятно сильная, и порез, оставленный на груди Спока Маккоем пару минут назад почти затянулся. Это нужно внести в записи и тщательно поверить!..
— Ого, какой! — Тиберий потянулся раскрытой ладонью к мутанту, вызывая новую вспышку раздражения у Маккоя.
— Не трогай! Я не закончил с ним.
— Боунз, — Тиберий обернулся и посмотрел лукаво, слегка отклонив голову набок. — Он так тебе нужен? — нотки в его голосе стали игривыми и почти просительными, он рефлекторно облизал нижнюю губу, провел языком по клыкам, так, как будто они начали чесаться, и снова окинул практически блядским взглядом обнажённого мутанта. — Может быть, может, ты одолжишь мне его поиграть, пока совсем не искромсал? Ты ведь всегда успеешь сделать свои замеры!
Он посмотрел на Маккоя просительно, и тот только опустил руки. Отказывать бессмысленно — всё равно получит желаемое, одобрит это медик или нет. Маккой прекрасно знал о том, что с постоянной жаждой у верных вампиров Повелителя может сравниться только желание трахаться, но того, какими способами удовлетворял эту потребность Тиберий, он не разделал и не одобрял. До захвата подобные сделки заключались симпатичными мутантами с жителями Оазиса, но то были сделки, и даже тогда Маккой не мог понять этого, да и Кирк тоже. Но, тогда считалось, что Маккой отхватил жирный кусок в виде Памелы, а сейчас, предполагалось, что у него самого был молоденький раб-мутант, которым он ни с кем не делился, даже с Тиберием, так что нравоучения приходилось держать за зубами.
— Только не вздумай его пить, — проворчал Маккой, отстёгивая ремни, и стараясь не видеть возбуждённого взгляда вампира, — его кровь опасна и не проверена до конца.
— Как скажешь, Боунз, — подмигнул ему тот, перекидывая свою добычу через плечо и направляясь к двери. Уже на пороге он резко развернулся, словно о чём-то вспомнил: — О, точно, я же зачем приходил! Тебе пришёл приказ сверху. Через три дня от тебя ждут результаты эксперимента. Все сроки вышли, — на последней фразе Тиберий беззаботно пожал плечами в полусочувствующем жесте и стремительно покинул лабораторию.
Только услышав щелчок закрывающейся двери, Маккой позволил себе медленно, очень медленно выдохнуть. Сжать и разжать кулаки. Порывисто улыбнуться одной стороной рта. И с неожиданным даже для себя криком перевернуть столик с инструментами, не замечая, как скальпель отлетел в его сторону и оставил неглубокий порез на правой руке, из которого тут же начала струиться алая кровь.
Идиот! Два раза в одну реку — где он слышал это выражение? Не важно.
Маккой рухнул на колени, зарылся руками в волосы, негромко матерясь и пытаясь просто восстановить сорванное дыхание. Не время. Совсем не время для трусости, доктор Маккой.
Он не посмел даже сказать себе, что не ждал этого. Что это было не справедливо. Последний год жизни прокручивался перед глазами словно в ускоренной съемке, раз за разом демонстрируя ему все подтверждения того, как и чем он заслужил всё это. Именно он.
Ещё один глубокий вдох, просто, чтобы взять себя в руки.
Никто в их Оазисе не знал, над чем именно Маккой работал последние несколько циклов для Повелителя. Никто не мог провести логические связи, заметить хоть что-то. Тот же эксперимент, та же формула, с самого начала, снова. Повелителю хотелось править здоровыми и сильными. И Маккой почти смог ему это дать. Не во имя освобождения, но во имя жизни, он почти повторил свой собственный опыт.
И на этот раз подошел к завершающей стадии эксперимента. Осталось только ввести сыворотку мутанту невысокой степени или здоровому человеку и пронаблюдать результат, собрав эмпирические данные. Двое суток, ему нужно было всего двое суток. И подопытный. Времени на поиск подходящего экземпляра не оставалось, но сейчас он как нельзя остро осознавал, что обязан получить результат.
Что ж. Так должно было случиться. Сука-судьба всего лишь в очередной раз демонстрировала ему свой безумный оскал, а он мог только подчиняться.
Цепляя на лицо маску ледяного спокойствия, Маккой поднялся с пола, подготовил для опыта кушетку, проверив каждый удерживающий ремень, зафиксировав её на идеально подходящей высоте. Подвёл капельницу с составом. Проверил записи и мониторы. Решительно выдохнул и направился к своей комнате, на ходу стаскивая халат.
В укреплённом и почти звукоизолированном научном блоке в самом центре бывшего Двенадцатого Оазиса невозможно было услышать первых взрывов, возвестивших о начале атаки.