Высота

Ночь близилась, но Тайлера было не остановить.
Раз уж я сегодня так богат на всё, пожалуй, эта штука слишком долго лежит у меня на компе.
Не знаю, допишу ли этот текст хоть когда-нибудь, но хочу, чтобы он был здесь. Даже в этой, недокомфорченной версии.

Персонажи: Баки/Стив
Таймлайн: пост ЗС
Описание: эмм.. предполагалось PWP, но это, видимо, вступление к PWP
Предупреждения: игры на доверие
Размер: 841 слово

В комнате открыто окно, и даже до семьдесят второго этажа доносится шум ночного Нью-Йорка.

Баки неприлично любит небоскребы, и Стив порой думает, что им с Питером и Клинтом пора организовать кружок по интересам. Ещё Стив думает, как хорошо, что на этот раз гостиница, а не, например, башня Старка. Думает, как сильно изменилось время, думает, почему когда-то им с Баки даже не приходило в голову посмотреть друг на друга подобным образом, а сейчас, сейчас это оказалось так просто и… естественно? Думает о том, что «Друзья» - странный сериал, а «Симсоны» – порождение преисподней. И много ещё о чем. Стив думает о чем угодно, кроме того, что происходит здесь и сейчас.

В комнате открыто окно, и летний ветер немного холодит кожу, пробегаясь невесомым прикосновением по обнаженному торсу, по ногам, принося контраст с душным, жарким воздухом в помещении. Баки неприлично любит небоскрёбы и повышенные температуры.

Стив пытается думать о чем угодно, кроме происходящего здесь и сейчас, но это не страх. Капитан Америка не привык чего-то бояться. А Стив Роджерс даже к девяносто двум годам не научился перебарывать собственное смущение. Даже получив тело супер-солдата, не научился не стесняться его – просто не было времени.

И теперь он лежит на спине, вытянувшись по струнке, полностью обнаженный, открытый, и чувствует, как все его тело непроизвольно подбирается, чтобы отразить удар. Он скован, мышцы почти звенят, ему хочется вскочить с постели, хочется прикрыться, спрятаться. Но Капитан Америка не привык отступать.

В комнате выключен свет, но об этом Стив догадывается интуитивно. Представляет, как в полумрак вливается только свет луны и совсем немного огни города, представляет, как холодные блики покрывают пол и обстановку, как свет ложится на угол двери, на оконную раму, задевает ножку кровати, и на этом месте Стив прекращает представлять.

Повязка лежит на его лице туго, и даже суперзрение не способно помочь ему разглядеть хоть что-то. Потому Стив обращается в слух, в ощущение. Шум города не отвлекает, только немного успокаивает. На муляже каминной полки с тихим перестуком работает механизм винтажных часов. Занавеска время от времени шуршит о подоконник, задеваемая редкими порывами летнего ветра. Справа от него, у окна, он слышит дыхание Баки.

Тот стоит совсем далеко, опираясь спиной на стену, и долго не меняет позы – Стиву кажется, что он чувствует его присутствие всей кожей. И это двоякое чувство – с одной стороны то, что Баки рядом успокаивает, вселяет уверенность – ничего плохого не может случиться. Сколько бы не прошло времени, как бы сильно не изменила их обоих безумная жизнь, Стив никогда не отвыкнет от этого чувства, чувства, что его спина всегда прикрыта. Что на каком бы расстоянии не был Баки – он не один. Это немного глупо, это никогда не было лучшей тактикой, но это знание просто часть него самого, слишком глубоко вшитое в подкорку, просто его способ воспринимать мир.

Но с другой стороны именно присутствие Баки заставляет Стива почти дрожать. Он надеется, что то, как горит его лицо, то, что краска похоже залила даже уши, не так заметно в темноте комнаты. Стив ненавидит краснеть, ненавидит своё вечное смущение. Это очень легко, быть смелым в бою. Легко делать то, что считаешь правильным, ни на кого не оглядываясь. Безумно тяжело – позволить смотреть на себя. Осознанно открыто, не за правое дело, а просто так.

Он привык к зевакам, ему много приходилось позировать и фотографироваться, какое-то время он ведь даже выступал на сцене, но всё это, каждый из этих навыков принадлежит Капитану Америке. А в эти секунды он снова чувствует себя Стивом на столько, на сколько этого не было с ним слишком давно.

Конечно, сыворотка доктора Эрскина не изменила его суть, не перекроила нутро, но вот только, это супертело стало и его маской. Не супер-геройский костюм, не броня, не щит – само тело, рост, имя, позволили маленькому Стиву спрятаться, закрыться, делать то, что он считал самым важным не из-за спины друга, но из-под панциря, не позволяя никому больше заглянуть внутрь и причинить боль.

Думать об этом странно и неприятно. Стиву никогда не приходили в голову подобные мысли, сами они кажутся ему даже в какой-то мере бесчестными, но прислушиваясь к себе он понимает, что всё так. Понимает, что когда-то, слишком давно, ухватился за возможность не быть собой, не быть тем, кого смущается и почти презирает, отрицая в один момент всё, что было по его мнению собственными слабостями, вычеркивая это, оставляя за дверью.

Неосознанно, одним махом, как будто это вообще возможно. Как будто так и правда бывает: «начать жизнь заново», «разделить себя на до и после». Глупость.

Только когда на его плечо опускается тяжелая горячая ладонь, Стив вдруг вспоминает, где он. Баки крепко сжимает его плечо, успокаивающе поводит большим пальцем, садясь рядом с ним на кровать. Наклоняет совсем близко.

- Стив, - почему-то шепотом говорит он. – Все в порядке, Стив. Тише.

Баки мягко, успокаивающе гладит его по плечу, время от времени сжимая пальцы сильнее, обозначает своё присутствие, пока Стив не понимает, что может дышать свободно, не обжигая воздухом гортань и легкие. Пока Стив не осознает, что раз его отпускает дрожь – он дрожал. Что раз ему болят веки, и воздух в груди и во рту горячий и влажный - он почти плакал. Капитан Америка, ну конечно.

Вопрос: без комментариев?

1. ♥		2	(100%)
2. - dislike		0	(0%)
Всего:		2

@темы: фик, т, Marvel, иди проспись

---

Чтобы не забыть и не отделаться, я показал Эрини клип...



и попытался доказать, что песня про наше ОТП, про старбакс в смысле.
и доказал! XD

в общем, сейчас мы поедем встретим Аню из аэропорта, а потом я обязан вернуться и написать
но!!! Т.К. я крайне хреново пишу в нужном жанре! возможно это будет просто плотбанни. ну правда. но, как сказала Эрини, пусть его все видят!
в общем, там будет мой любимый Баки) И, господи, ну почему никому раньше не прилетало в голову это копьё?

итак, обещанный скелет от сюжета.

всё началось с того, что Эрини мне не поверила, что все почему-то ненавидят Баки.

МАСКА ЗОРРО или как Тайлер убедил Эрини, что песня про старбакс!

Итак, забудет о финале Агентов Щита и подумаем, что ЩИТ в том же положении и форме, что и раньше.
Все вокруг считают Зимнего Солдата крайне опасным преступником, мало того, преступником, не желающим идти на контакт с властями. Не то,ч тобы кто-то утверждал, что этот контакт будет для Солдата безболезненным, но тем не менее. Потому его выслеживают, пытаются поймать, что каждый раз оказывается провальным, а порой весьма и весьма унизительным.
Память у Барнса восстановилась, а уж чувство юмора и подавно.
Для Стива эта история начинается с того, что однажды Баки влазит к нему в окно. И сразу лезет обниматься, пока Стив ещё не понял, то ли ему за щит хвататься, то ли челюсть ронять, а Баки только обнимает крепче, и на ухо:
— Ну что ты, Стиви, как будто и не соскучился?
Не успевают друзья толком пообниматься, как у входной двери Стива раздается грохот. Баки похлопывает его по плечу:
— Не волнуйся, это ко мне!
И снова валит в окно.
Таким образом они встречаются ещё ни один раз. Иногда у них есть даже несколько минут, иногда секунды. Баки радостный, улыбается Стиву, болтает с ним о всякой фигне, шутит. Вылавливает его в самых неожиданных местах: на пробежке, дома, на базе ЩИТа, на приеме в Белом Доме, в башне Старка.
В промежутках, Стив пытается всех убедить, что Баки не опасен, и нужно просто перестать за ним гоняться, но Стиву никто не верит. Все ненавидят Баки. Демонстрируют Стиву отчеты о повреждениях групп захвата, сердечки и котиков, которых Барнс пулями выстреливает на бронежилетах и щитах. Старк вообще в волнах ненависти, потому что Барнс даже шутить умудряется быстрее и искрометнее, а главное более язвительно, чем он.
А Баки при встречах говорит только Стиву «Да ну, не парься, весело же. Все меня ненавидят, но ты-то любишь. И люблю тебя. А что ещё надо?»

КОНЕЦ

запись создана: 22.06.2014 в 00:12

@темы: фик, наркотики, т, про музыку, у нас сегодня краткость - сестра таланта, динамическая эрогенная зона урана, Marvel, иди проспись

---

Пока у всех комик-кон, Тайлер занимается фиг пойми чем.
1. Например, выкладывает исполнение с кинкфеста, которое ещё не дописано. Вот скажите, кто-нибудь ещё так делал? Я подал заявку, когда пейринг меня не штырил. Через долгое время после стал её исполнять. Исполнял, нервничал, что заказчику не понравится. А потом вспомнил, что я и есть заказчик
А теперь дописать это - дело принципа.
Но что-то не так с толчком.
2. Собирается с силами написать плотбанни, который обещал. Но прежде прочесть другой. Эх. Была не была.

@темы: снизу-вверх

---

Снизу-вверх

договорился сегодня в аске до того, что для того, чтобы дописать этот фик, мне нужна к нему иллюстрация. как толчок. любая. чертовски нужна. этот тут на фесте давно прошел, так что пусть уже лежит и здесь

Название: Снизу-вверх
Фандом: Star Trek: Reboot
Автор: TylerAsDurden
Размер: миди, ~10 000 слов
Персонажи: Леонард Г. Маккой, Павел Чехов
Категория: слэш
Жанр: повседневность, арт-хаус, курортный роман
Рейтинг: R
Саммари: для физической системы, уравнения движения которой имеют форму системы дифференциальных уравнений и могут быть получены из вариационного принципа механики, каждому непрерывно зависящему от одного параметра преобразованию, оставляющему инвариантным действие, соответствует закон сохранения.*
*Теорема Нётер
Статус: в процессе

Часть первая. Масса

• Пассивная гравитационная масса показывает, с какой силой тело взаимодействует с внешними гравитационными полями — фактически эта масса положена в основу измерения массы взвешиванием в современной метрологии.
• Активная гравитационная масса показывает, какое гравитационное поле создаёт само это тело — гравитационные массы фигурируют в законе всемирного тяготения.
• Инертная масса характеризует инертность тел и фигурирует в одной из формулировок второго закона Ньютона. Если произвольная сила в инерциальной системе отсчёта одинаково ускоряет разные исходно неподвижные тела, этим телам приписывают одинаковую инертную массу.

I

I

Курить хочется адово.

Нет никакой зависимости от никотина, совсем нет, откуда? Но хочется сигаретного, приторно-горького, песчаного вкуса во рту.

О том, как хочется курить говорит всё: и свежий морской запах с побережья, и прилив, и сумеречно-серый воздух, и истрёпанные нервы, и то, как босые ноги зарываются при каждом шаге в песок.

Увольнительная тянется вот уже пару часов и сегодня, в кои-то веки, удалось вырваться в одиночку – бросить Джима в уверенных руках собранного старпома (уж с ним-то не пропадёт), неожиданно в качестве эксперимента поддавшегося на вечно-безуспешные уговоры пойти в бар. От нежданного счастья Джим скакал по каюте как обкуренный горный козёл, распираемый внушительным энтузиазмом. И Маккой даже сейчас немного жалел, что отказался от удовольствия увидеть, как постепенно изменится его выражение лица, когда Спок, даже в чёртовом шумном баре, на очередной чертовой планете удовольствий, просидит с каменной рожей несколько часов к ряду, периодически позволяя себя разве что излюбленную «гимнастику для бровей». Хотя, оно того стоило.

В их, ничего личного, Скотти, грёбанной консервной банке, просто побыть в одиночестве – недостижимое удовольствие. Дело даже не в том, что что-нибудь может случится в любую минуту (реагируй он на каждый сигнал красной тревоги, давно бы стал неврастеником), а просто в постоянном чувстве присутствия. Рядом всегда кто-то есть. За тонкой стенкой, за дверью, на связи по интеркому – где угодно люди, которым есть до тебя дело, которым ты нужен за чем-то или просто так. И вырваться некуда. Найдут, просто пройдут мимо, вызвонят – знакомые и незнакомые по именам, но всегда те же лица, семья, как гордо говорит Джим, он не точно бы раздражали доктора – просто он был из того редкого типа людей, кто достоверно знает, что семью лучше всего любить на расстоянии. Но самое худшее даже не это, самое худшее, вдогонку к вышесказанному – ты и сам ежесекундно отвечаешь за кого-то, вмешиваешься в личное пространство, вызваниваешь, нагоняешь, находишь… И от этого не спрятаться ни в медотсеке, ни в собственной каюте. Четыре тысячи двести одиночеств, зажатых словно под прессом из бесконечного пространства космоса в промежутке, соизмеримом с точкой – вот, даже остаться при собственном способе выражения мыслей не выходит!

И курить хочется.

Этот кусок одиночества – его личные восемь часов, в которые он никому ничего не должен. Он сваливает с Энтерпрайз никем не замеченный, на полчаса позже начала отпуска, в темных классических джинсах, старых кедах и заношенной серой футболке. Коммуникатор приходится кинуть в карман: безответственность и свобода всё же разные вещи, и, кроме этого, он берёт только маленькую серую фляжку с выдержанным виски – а больше ничего и не нужно, чтобы побыть с собой и для себя. Ещё на корабле он успевает просмотреть карту, и побережье кажется вполне безопасным местом, тем более там есть прекрасная уединённая бухта, которую не так уж легко заметить (на случай, если кто-то из экипажа всё же пренебрежёт ночной жизнью). На планете в это время года почти нет посетителей – не сезон, как выразился распорядитель, так что быть потревоженным кем-то посторонним Маккой не опасается, тем более что уж обслуга планеты прекрасно приучена не совать нос в чужие дела.

Он добирается к спуску на пляж пешком, и на всё про всё уходит часа полтора, о которых Маккою совершенно не приходится жалеть: сначала ему везёт с безлюдной улицей на окраине города, потом со светлым и тихим парком, деревья в котором так похожи на земные растения, а после и на самом песчаном берегу, где не видно ничьих следов.

Он скидывает кеды, переступая с ноги на ногу. Песок, немного отливающий голубым цветом, но в остальном полностью соответствующий представлениям Маккоя о береге моря, почти горячий, разогретый за долгий день теплом двух огромных солнц, спускающихся сейчас к горизонту. Он струится около босых стоп, даря волнующее живое ощущение «приземлённости». Нет, Маккой прекрасно осознаёт, что он совсем не дома, но природа этой планеты ощущается, как что-то реальное, что-то из его мира – и больше Леонарду ничего не от неё не нужно. Почти.

Ещё только подходя к затихшему серебристо-синему морю, он и осознаёт невнятное, тянущее желание, которое, через пятнадцать минут сосредоточенного прислушивания к своим ощущениям, удаётся сформулировать в простое: хочется курить. Адово.

Он облизывает губы, почти физически ощущая такой необходимый сейчас для полного счастья вкус, и делает первый долгий глоток из фляжки. Горло приятно обжигает и Маккой расправляет плечи, потягивается, раскинув руки: фляжка, с откинутой крышкой в правой и перевязанные между собой за шнурки кеды – в левой. Да, он давно уже не подросток, но сейчас не чувствует себя и умудрённым жизненным опытом доктором. Он вообще никем себя не чувствует – разве что просто живым человеком, что, какие бы представления не складывались у Спока, совсем не так плохо.

В городе, наверняка, можно отыскать пачку его сентиментально любимого Malboro, но ни возвращаться на корабль за кредитами, ни искать после этого табачную лавку желания нет. И потому Маккой вдыхает полной грудью правильный морской воздух и медленно бредёт по кромке воды, не задумываясь о направлении и расстоянии.

Он подходит ближе к воде, позволяя медлительному теплому отливу лизнуть беззащитные пальцы ног, немного забрызгать полы неподкатанных джинс, и тихо смеётся свежему, полузабытому ощущению. Взгляд цепляется за почти чёрную, выпукло-массивную громаду скалы по правую руку, и Маккой вспоминает о бухте.

Теперь песок липнет к голым пяткам на каждом шагу, но и это кажется уместным и совершенно не раздражает. Раздражает только иллюзия запаха сигаретного дыма, вяжущаяся за ним, и он глушит непривычную потребность новым глотком из фляжки.

Удивительный климат планеты словно подстраивается под его температурный режим (а может и правда подстраивается): даже здесь, где рваные порывы морского ветра разбиваются о выступ скалы, ему совсем не холодно. Только волосы трепет со страшной силой и Маккой на секунду думает, что может и зря увильнул от плановой форменной стрижки на последнем отчётном пункте.

Но стоит всё-таки повернуть, и он оказывается в бухте, почти оглушенный внезапной тишиной и отсутствием ветра. Отсюда не видно даже намека на город, но зато можно рассмотреть постепенно восходящую луну, в отличии от солнц представленную в единственном экземпляре, молочно-белую, почти как на Земле, и такую же огромную, как та, что поднималась за его домом. Она светит ярко, но свет не делает мир вокруг резким и отчётливым, скорее наоборот, скрадывает углы и ненавязчиво разрывает сумерки, действительно что «проливаясь» на весь пейзаж в целом.

И Маккой невольно представляет струйку набившего уже оскомину сигаретного дыма, клубящуюся в непривычно плотном воздухе, принимающую причудливый белый отлив в лунном свете…

Хотя нет. Не представляет.

II

II

Он хорошо помнит, как купил свою первую пачку сигарет. Ещё в Академии. Ему было пятнадцать лет и он переживал подростковый бунт как-то в одиночку и по-своему. Ему было неудобно перед окружающими людьми, не хотелось портить образ, который они видели и в который верили, и потому в то время он не стал эксцентрично одеваться или крутить бурных романов – внешне всё было как обычно, просто Паша пропадал из кампуса в неизвестном направлении намного чаще. Никто из его друзей по Академии не знал, как он лазил в своё время по крышам небоскрёбов Фриско, упиваясь адреналином от высоты и подкармливая юношеское тщеславие замками закрытых объектов, взломанными сделанным им вручную карманным декодером – и тем, конечно, что его так ни разу и не поймали.

Его подростковый бунт выглядел со стороны довольно мирно: он чувствовал свою свободу, вдыхая разреженный воздух на самых высоких крышах, вглядываясь в сияющий миллионами огней ночной Фриско, в полном одиночестве. В наушниках гремело настоящее ретро: Muse, AC/DC и самая трепетно скрываемая Пашина страсть – «Король и Шут». Он не писал стихов, не промышлял вандализмом, не ругался с родителями, не вступал в беспорядочные половые связи, даже не потерял невинность на пьяной вечеринке с незнакомым парнем.

Две вещи, более подходящие к стандартному набору запретных плодов, произошли с ним в один и тот же день. Тогда он нашёл совершенно новое для себя здание, на окраине города. Система была устаревшей, и именно поэтому повозиться с замком пришлось вдвое больше обычного, что только добавило сладости этой маленькой пьянящей победе. Спускаясь с крыши, Паша прыгал через две ступеньки (да, пользуясь лестницами он казался себе куда более крутым), стараясь успеть в общежитие до закрытия, когда через окно в одном из пролётов увидел, что на улице грянул ливень.

Он тут же снизил скорость, почти разочарованный, что приключение вдруг отклонилось от задуманного плана. Тащиться под дождём желания не было никакого. И Паша решил разнообразить программу.

Спустившись в подвал здания, где тоже пришлось повозиться с замком, он совершенно неожиданно для себя обнаружил подпольный клуб. В который он явно вошёл из какого-то из служебных ходов. Паша огляделся по сторонам и, пока его никто не заметил, нырнул в первую попавшуюся дверь.

Как оказалось, только для того, чтобы оказаться в ещё более неожиданном для себя месте.

Со временем, в этих воспоминаниях не осталось ни оттенка смущения или неловкости, хотя Паша и сейчас помнил, как тогда сердце колотилось у него в горле.

Никогда раньше он не был в тату-салонах, и потому, в конце концов, с неуверенностью удалось справиться только благодаря любопытству, ну и по любимому принципу Джеймса Т. Кирка – если попал в задницу, делай вид, что так и было задумано.

Через два часа Паша вышел из здания, кожей чувствуя на бедре свеженькую татуировку в виде тёмно-синего якоря, с люминесцентным чипом, заставлявшим изображение переливаться в темноте как маленькое карманное море. Правда, расположено оно было так, что увидеть всю эту красоту Паша мог разве что в отражении зеркала, но менее приятно от этого не становилось.

Он аккуратно провёл рукой по закрытому тканью белесых джинс бедру, в том месте, где до сих пор была памятная тату, и улыбнулся собственным мыслям.

Когда он вышел, в кампус возвращаться был уже слишком поздно, и потому Павел решил просто пройтись по городу. Татуировка, хотя бы и не такая большая и внушительная как могло бы быть – всего-то в квадратный дюйм величиной – всё же согревала душу, и ему казалось, что сегодня ему подвластен весь мир.

Он завернул в первый попавшийся магазин с яркой вывеской, подчиняясь не логике, а интуитивному зову, пробежался глазами по разномастным товарам на прилавках, пока взгляд не остановился на сигаретах. Выбор в магазинчике был довольно скудный – только неистребимые Мальборо всех сортов. Видимо всё ещё не выключившийся аттракцион вселенского везения, позволил Павлу беспрепятственно купить пачку – продавец не то, что не спросил о его возрасте, но даже не поднял на него взгляд. Взял деньги («Только наличные»), бросил на прилавок пачку и снова вернулся к паду, на котором что-то увлечённо читал, когда Паша вошёл в дверь.

К этому моменту давно уже распогодилось и он, от нечего делать решил вернуться наоткрытую сегодня крышу.

Тату ещё немного болела, и потому он мог только стоять или лежать на животе, но в такую ночь и это не казалось проблемой. После дождя небо расчистилось и так любимые Павлом звезды светились ярко и были видны как на ладони. Он смотрел на них во все глаза, впитывая свет, вспоминая названия, думая о том, как однажды на самом деле сядет за штурвал самолёта.

Первая затяжка, конечно, вышла весьма неловкой, но Паша не закашлялся сразу так, чтобы выплюнуть лёгкие, просто его немного повело, но вкус, оставшийся на дёснах и языке оказался на удивление приятным. За ночь Паша выкурил почти пол пачки, и, конечно, следующим днём мучался от отравления – но тогда, той ночью, в свои пятнадцать, он медленно пускал дым, смотрел на звёзды и, казалось, знал, что его жизнь будет лучше, чем он только мог мечтать.

Тогда он ещё решил, что завтра же сделает ещё одну татуировку – в виде паруса, но до этого так и не дошло. А вот с курением так просто расстаться не получилось. Паша курил с тех пор очень редко, и, вопреки стереотипам, не в те моменты, когда всё становилось невыносимо плохо или нужно было успокоить нервы, а тогда, когда чувствовал себя по-настоящему счастливым и, естественно, когда был совсем один. Не потому, что в свои девятнадцать он считал нужным скрывать от кого-то такие привычки, а потому, что это казалось ему слишком личным.

Для него это были моменты полного единения с самим собой, возможность подумать о будущем, возможность узнать себя немного лучше, и возможность ненадолго забыть о существовании других людей.

Он ещё немного покрутил в руках свежую пачку Мальборо, потом потянул за язычёк упаковки, избавился от предохранителя и вытянул свою первую за два месяца сигарету.

Перед его глазами сейчас был, конечно, не залитый искусственным светом Фриско, но бесконечная морская гладь, такая же мерцающая слаженная система, завораживающая своим движением и жизнью. Пахло солью и свежестью, песок согревал ноги, и вокруг, кроме шума ветра и волн, не было ни одного звука.

Паша щёлкнул зажигателем, зажав сигарету губами и с чувством затянулся, вдруг осознав, что именно таким, ещё с тех пор, до того, как он почувствовал его в первый раз, именно таким ему казался самый настоящий вкус свободы. Немного горчащим и терпким, наполняющим, пьянящим и оставляющим всенепременное послевкусие.

***
Паша аккуратно утопил окурок в песок возле валуна, чтобы не забыть. Подскочил на ноги, краем глаза заметив, как что-то выпало из кармана куртки, на которой он валялся последние пару часов. Он нагнулся подобрать потерю и со смехом подбросил компактный тюбик со смазкой на ладони. Мда, прошлую увольнительную он собирался провести совсем по-другому. Даже подготовился вот – но тогда, четыре месяца назад, мирная станция оказалась не такой уж и мирной, и быстро стало как-то не до того.

Он запихнул бесполезный тюбик в карман джинс, и вытянул ещё одну сигарету. Солнца медленно опускались за край моря, окрашивая воду в теплые оранжевые тона – почти как огонёк на зажигателе, от которого Паша сейчас привычно прикуривал. Он медленно, со вкусом затянулся, смакуя терпкий табак, и улыбнулся привычному ощущению. Сегодняшняя увольнительная грозилась стать лучшей за всё время его службы на Энтерпрайз.

Как-то неожиданно оказалось, что с самого назначения и до сегодняшнего дня, ему ни разу не удавалось просто побыть наедине с собой. Нет, конечно, он очень любил людей, с ними было весело интересно, но не круглыми же сутками? В этот раз он не стал выбирать место для отдыха или строить каких-то планов. Просто транспортировался на планету и, воспользовавшись тем, что транспортировали их как раз в один из терминалов местного вокзала, прыгнул в первый попавшийся поезд и вышел толи на пятой, толи на седьмой станции – когда увидел за окнами берег моря.

Павел какое-то время бездумно бродил по пляжу, просто наслаждаясь воздухом, ощущением земли под ногами и неопределённостью. Он, в кои-то веки, не ожидал от мира совсем ничего, просто наслаждаясь им, его красками и запахами. В голове было волшебно пусто и даже появлялось дурацкое чувство в лопатках, словно за спиной растут и раскрываются крылья – Павел поймал себя на мысли, как же сильно он отвык от этого ощущения. А сразу за ней на куда более страшной – он уже было думал, что после отправленной под хост учёбе и стремлению к небу юности, больше никогда этого не почувствует.

С того момента, как он, кажется, перешёл на последний курс Академии, это ощущение, когда-то накатывавшее на него, когда он смотрел на небо или находил решение к самой сложной задаче, сменилось совсем другим, замешанном на адреналине, сексуальности и немного чувстве собственной важности.

Что, в прочем, было ничуть не хуже.

Он потянулся всем телом, разминая плечи и, успевшие затечь от долгого сидения ноги, и подумал, что было бы глупо оказаться в кои-то веки на море и не поплавать. Ничего вроде плавок он, естественно, с собой брать не стал, сбегая с Энтерпрайз налегке, но для какого русского этого могло быть помехой? И, если быть с собой совсем уж честным, плаванье безоговорочно входило в ряд вещей, которыми Павел предпочитал заниматься без одежды, оказываясь на третьем месте, после сна и секса.

А вот о сексе он сейчас предпочитал вообще не думать. Попрактикуйте больше, чем полгода воздержания в девятнадцать, и я посмотрю, на что у вас не будет вставать. Тем более, постоянно находясь в непосредственной близости от капитана Кирка, который, казалось, не прилагая никаких усилий вообще, распространял по мостику такие флюиды здорового и даже нездорового секса, что лёгкая зависть и напряжение, передавались, вроде бы даже Сулу. А у того уж точно всё было в полном порядке с этим вопросом – хотя ни единый член экипажа, даже Паша, не был в курсе подробностей личной жизни жгучего лейтенанта восточной наружности, сомнений по этому поводу не возникало так же ни у кого.

Павел отмахнулся от навязчивых ощущений, стянул через голову майку и отбросил её на песок. Далеко, у самого горизонта, можно было разглядеть полупрозрачный силуэт луны, словно подгонявшей рдеющие ещё довольно высоко солнца скатываться за море. То, что на бухту постепенно начал опускаться вечер, было понятно и по полегчавшей температуре воздуха, и по ставшему более мягким, ласковым свету. Паша улыбнулся, расстёгивая и отбрасывая в сторону джинсы. Быстро стянул по одному носки, практически выпрыгнул из плотных форменных боксеров, и вприпрыжку побежал к воде.

Море оказалось удивительно тёплым, ласковым, вода держала даже слишком хорошо и Паше понадобилось какое-то время, чтобы приноровиться к её плотности, но на вкус она была как положено солёной. На секунду у него перед глазами очень явственно всплыл образ доктора Маккоя, с четко расписанным врачебным мнением по поводу энсинов, тянущих в увольнительной в рот неопознанные жидкости. Знаем, плавали.

Поспешно отплевавшись, Паша набрал в лёгкие побольше воздуха и нырнул. Вспоминать о докторе Маккое в процессе заплыва было далеко не лучшей идеей.

Дело в том, что в то весёлое время, в первый его год на Энтерпрайз, когда в силу беспощадной физиологии несчастного Пашу возбуждало всё, от членов экипажа обоих полов, до самой Энтерпрайз в целом, оказалось, что медотсек возбуждает его даже больше, чем всё остальное вместе взятое. Позже, путём ряда логических заключений, Паша понял, что дело было не то чтобы в самом медотсеке, а скорее в его начальнике. Но уж с безапелляционно гетеросексуальным доктором Маккоем у юного энсина точно не могло ничего быть, что доставило ему ряд довольно безрадостных и не самых приличных минут в собственной каюте. И, времени, конечно, прошло не мало, а осадочек, как ни крути, остался.

Паша резко оттолкнулся, зачерпнул руками, и снова вынырнул на поверхность. Чуть более прохладный вечерний воздух приятно контрастировал с теплой водой, приводя спутанные Пашины мысли в порядок. Он откинулся на воде на спину, позволяя себе медленно погружаться, чувствуя всем телом свободу и лёгкость, мягко перебирая пальцами в плотной прозрачной морской воде, и улыбнулся плотно сомкнутыми губами.

Больше всего на свете Паша любил чувствовать себя живым.

продолжение в комментариях

продолжение в комментариях
Часть вторая. Скорость. I
II
III

Часть третья. Произведение. I
II
III
IV
V.1
V.2
V.3
VI

Часть четвёртая. Импульс

@темы: фик, т, про музыку, Urururban, Павел Андреевич, непредсказуемый мичман, Снизу-вверх, #ST

---

Пуля

1.
Сколько из Никогде
письмам лететь в Гдетотам?
Вечность, секунду, день?
Друг мой не знает сам.
Я попросил - лети.
Он говорит - вот-вот,
быстро, уже почти...
друг мой, конечно, врёт.

2.
Мама, подуй на рану. Мама, скажи пройдёт.
Мама, мне так не хочется умирать.
Мне прилетела пуля, царапнув ребро, в живот.
Можно сегодня, мама, совсем не ложиться спать?
Холодно, вечереет, по коже прошёл озноб.
Мама, ты говорила, жизнь состоит из проб
и ошибок. Знаешь, ты ведь была права...
С тьмою борется пламя, тихо трещат дрова.
Мама, ты говорила, добро побеждает зло
часто. Ну а сегодня - мне просто не повезло.
Мама, я обещаю, себя хорошо вести.
И если ты только можешь - прости меня, мам, прости.
Я отменяю крики, шалости, баловство.
Мамочка... Помнишь, мама, сегодня ведь Рождество.
Мама, подуй на рану, мама, скажи пройдёт.
Если сейчас не выйдет - буду на Новый Год.
Мне бы чуть отогреться, мне бы на ноги встать.
Мама, мне так не хочется умирать...

простите мне этот стихоспам, но я блин очень долго искала этот стих, а он оказался на другом дневе. ох, как я зла. пусть тут живет.

@темы: т, таскаю стихи в кармане

---

Дружить с Баки Барнсом

Персонажи: Стив и Баки
Жанр: джен
Размер: 396 слов
Описание: околокроссовер с Шерлоком. [J]Julie Barnes[/J], подозреваю, это совсем не то, чего вы хотели, но выкинуть из головы не вышло

Стив поднимается по лестнице, на автомате пересчитывая ступеньки. Баки как-то сказал, что их семьдесят четыре, но у самого Стива раз за разом выходит то семьдесят, то семьдесят две, впрочем, в таких вещах он привык больше доверять Баки.

Когда-то давно, ещё до войны, многие удивлялись, почему Баки, у которого такое множество друзей и поклонниц, раз за разом выбирал Стива. А Стиву было смешно. Смешно и всё тут. Сам Баки сказал однажды, что друзей-то у него и нет совсем. Потом поправился, а Стив накрепко это запомнил. Отбил на самой подкорке и не отпускал это знание.
Мало кто знал, а если бы и узнал, не поверил бы, но дружить с Баки Барнсом было решительно невыносимо. Стив сам себе удивлялся, откуда ему хватает терпения, но может дело и правда в том, что Стивен Роджерс удивительно хороший и добрый парень. Был им когда-то, и есть сейчас.

Стив на автомате пытается подсчитать ступеньки, но при этом думает, не забыл ли чего на этот раз в магазине. Он сам по себе не очень-то рассеян, но молока не пьет, и коварный продукт питания вечно ускользает от его внимания при совершении покупок. Но на этот раз бутыль уверенно выпирает из пакета, и в ней Стив уверен.

Вся сложность для Баки заключалась в простом и неумолимом факте, что он видел всех окружающих на сквозь. Спасали легкость, подцепленная не иначе, чем у Стива любовь к людям и чувство юмора, но иногда его просто срывало, и только один человек во всем мире мог хоть как-то опустить его на землю. Люди были идиотами, это проверенный веками и неприложный факт, и он, Баки Барнс, ничего не мог с этим поделать. Но Стиву ли не знать, как сильно ему порой этого хотелось.

До нужного этажа остаётся пара пролетов, и Стив почти уверен, что на этот раз ему удастся не сбиться со счета, когда внимание привлекает в печенках сидящий, знакомый звук. Выстрелы совершенно точно доносятся из их квартиры.Тут уже не до счета.

У него не хватает терпения вытащить ключ, и дверь с легкостью вылетает с петель, летит вместе с покупками на пол, Стив успевает схватиться за щит, вбегает в комнату.

Баки сидит в кресле боком, перекинув обе ноги через подлокотник, и выпускает в противоположную стену очередную пулю, завершая предельно ровный круг из отверстий, окружающих ровно выбитую пятиконечную звезду в середине.

— Скучно, — настойчиво говорит он, упершись глазами куда-то повыше лба Стива.

Дружить с Баки Барнсом, даже спустя семьдесят лет, решительно невыносимо.

Вопрос: без комментариев?

1. ♥		2	(100%)
2. - dislike		0	(0%)
Всего:		2

@темы: фик, т, trolologic, #starbucks, Marvel, иди проспись, #SH

---

крылья - бесполезная штука.
падая падай.
навзрыд. навзничь.
больше нельзя уже друг без друга.
больнее - некуда.
паралич.
отказали конечности.
сердце замерло.
мертвому мертвое.
тебе меня.
не достаточно.
невозможно
отказаться
и преступить черту.
но я делаю шаг
ты не подашь руки
опусти их
падая падаю.
отпусти.
вывернуть наизнанку
можно слова из взгляды.
мы с тобой одно целое.
ирония.
рак.
ты не лови меня.
падая - падай.
я читаю по звездам знак.
все слова
подложка
фальшивые документы
ты не сбежишь со мной
можно и не надеяться.
крылья нужны влюбленным и идиотам.
постарайся прицелиться
ты не снайпер
ты врач
но всё же
будь метким и милосердным
легкие откажут первыми
падая
я упал.
в тебя.

@темы: sweetie, т, таскаю стихи в кармане, #ST

---

У меня очень много дел и поэтому...

В течении часа приму 5 заявок на драбблы: Фандом/Персонаж/Пейринг/Персонажи — слово/словосочетание/фраза

UPD. Заявок уже больше 5, но мне всё ещё чего-то не хватает! Кто-нибудь не спящий, ну ещё 1!!!

Напишу тоже вот прям сегодня.
Одно условие - я должна знать персонажей или фандом. Анонимные заявки тоже принимаю XD

1. для Die Glocke, макчехов на фразу "Нужны ли мы нам?"
фраза сохранена не дословно

636 слов
Жить сегодняшним днём — такой был план, когда ему было семнадцать и весь мир, казалось, лежал у ног. Жить сегодняшним днём, не думать о вчера, не думать о завтра, вдыхать свежий и чистый воздух после грозы, целовать девушек до темных мушек перед глазами, напиваться до беспамятства, никогда не упускать возможности потанцевать. «Дурацкий был план, думает он», - глядя в едва освещённый потолок.
Не думать о вчера и завтра невозможно. У тебя всегда есть опыт, большой или маленький, есть планы и стремления. В конце концов есть страхи, продиктованные инстинктами.
Он лежит в собственной постели, смотрит в потолок и думает о времени, когда был молод, и о времени, когда молод не был, пытаясь понять, какое из них сейчас. Потому что, всё, что он чувствует в этот момент — свобода. Когда-то ему казалось, что он знает значение этого слова, но сейчас он думает, что все учебники и словари лгут.
Паша спит ровно и тихо, даже не посапывая, закинув на него ногу и руку, держит крепко, словно старается удержать - и это объятие не кандалы. У Паши засос на предплечье — и эта метка не клеймо.
Семнадцать теперь не ему, ему — в два раза больше, и кажется, это тот самый возраст для сомнений. Кризис среднего возраста - самый его расцвет. А Маккой лежит в постели, отгоняя сон бредовыми мыслями и изо всех сил старается запомнить этот момент. Всё, что он чувствует — тепло, лёгкость, спокойствие.
Жить сегодняшним днём — побег от реальности, обманка, способ не задумываться о пустоте, о совершенных ошибках и нереализованных планах. Маккой прислушивается к щемящей нежности в груди, пробегающей по телу волной. Маккой вдыхает полной грудью, медленно и со вкусом - и в самом деле чувствует Пашин запах.
Секс после ссоры — как воздух после грозы, невозможно им надышаться, невозможно насытится полностью, невозможно дышать им слишком долго. Они ссорились сегодня не в первый, и, Маккой знает, не в последний раз. Была бы у него в каюте посуда — давно бы всю перебили. Соррились громко, и бурно, и чудом дело не дошло до драки. Снова друг другу что-то доказывали, снова поливали злостью, ревностью, обоюдными страхами. Снова — взглядами, словами, прикосновениями — ставили все вопросы ребром. Снова целовались до одури, просили прощения оба, без слов, которых не хватит никогда.
Маккой прижимает Пашу к своей груди, не боясь разбудить. Маккой смотрит во все глаза, Маккой снова вдыхает. Он знает, что легко не будет, но кажется, именно сегодня, в первый раз, он чувствует эту одуряющую свободу, просто потому, что наконец готов объявить капитуляцию.
— Ты нужен мне, — шепчет Маккой, задевая губами Пашины волосы, и в первый раз в жизни эти слова не кажутся пустым звуком и в то же время не вызывают из самой глубины души ноющую, заполошную боль. Он шепчет это, спокойно и ровно, но чувствует, знает, что и этих слов недостаточно. И это правильно, это честно, но это - не то, что он чувствует и хочет сказать.
Жить сегодняшним днём — никогда не будет достаточно. Но Маккой готов жить сегодняшним днём, или вчерашним, или завтрашним, лишь бы в этом дне семнадцать было не ему, только для того, чтобы ему снова было семнадцать.
— Ты нужен мне рядом со мной, — снова пробует он, и чуть прикрывает глаза, привычно хмурится. Не достаточно.
Паша прижимается к нему во сне, трется щекой, не просыпаясь, устраиваясь удобнее. Маккой обводит большим пальцем темнеющий на его предплечьи засос, опускает руку, чтобы по-дурацки переплести пальцы. Паша снова шевелится, всё-таки просыпается и поднимает голову, чтобы заглянуть ему в глаза обеспокоенно. Маккой успокаивающе улыбается ему, сжимает на ладони пальцы.
— Пусть будем мы? — вопрос звучит странно, но Маккой не боится оказаться не понятым.
Паша почему-то смеётся в ответ, встряхивает головой, как делает всегда, отгоняя непрошенные ассоциации, которыми не собирается делиться.
— Всегда, - говорит он Маккою в самые губы и мягко целует. — Спи.
И они оба подчиняются простой команде, смыкая объятия только крепче.

2. для eternal_october старбакс на фразу "Мы не помним свои жизни, не можем изменить свои жизни, и в этом — весь ужас и все тайны самой жизни. Мы в ловушке. Мы в страшном сне, от которого не проснуться."

478 слов
— У тебя не бывает чувства, что всё это — не настоящее? — Баки тушит очередной окурок в облюбованной под пепельницу кружке, одной из, кажется, бесчисленного множества, собравшегося на полках Стива.

Баки сидит на подоконнике, а Стив на полу, и потому смотреть на него приходится снизу вверх. Стиву нравится это чувство, нравится сидеть вот так по пол ночи, рисовать в неверном и тусклом свете уличного фонаря, благо зрение позволяет. Стив внимательно смотрит на Баки, сосредоточенный на наброске и не отвечает ничего. Впрочем Баки, вроде бы, и не ждет ответа.

Они теперь часто сидят вот так, в основном молча, как будто им снова не нужны слова, чтобы понимать друг друга. Хотя почему как будто?

Баки откидывает голову, упираясь в стену, снова прикуривает. Теперь Баки курит по-многу, но Стива давно не мучает астма, и он не против. Где-то в глубине души он очень даже за — приходится признать, что Баки чертовски идёт сигарета.

Всё не настоящее — у Стива часто есть это чувство, даже не часто, почти постоянно, но только не теперь, а с давнего времени. Он хотел бы сказать, что это длится с момента, когда он очнулся в незнакомом и новом времени. Или с того дня, когда Баки сорвался с поезда. Или, хотя бы, с момента когда сыворотка изменила его тело. Но на самом деле Стив знает, это ощущение длится с куда более раннего времени. С момента, когда Баки за руку вытянул его из лужи, отряхнул, и протянул ладонь для знакомства. Тогда он не был для него ещё Баки, он не знал его имени, видел только лицо и до одури живые глаза, но Стив знает, что именно с этого момента, ему так ни разу в жизни и не удалось снова почувствовать себя одиноким. И слишком часто он ловит себя на мысли, что, кажется, сдох тогда в той подворотне, в луже. Остался там на всегда окоченевшим трупом подростка, и вся жизнь после — обрывочное видение, последняя картинка перед глазами умирающего, которая в каждую секунду, вот-вот закончится.

С новой затяжкой Баки немного прикрывает глаза, и Стив хмурится. «Не делай так», — хочется ему сказать. «Не делай так никогда».

Глаза Баки для него не что-то особенное, глаза Баки — весь мир. Никогда, ни разу в жизни он не видел их мертвыми или пустыми. Даже тогда, когда Баки был только Зимним Солдатом, даже до того, как с лица его слетела маска, и Стив не мог больше врать себе, не мог не узнать — его глаза жили. Стив знает это, цепляется за это знание.

Если всё это только сон, то непременно кошмарный, только в подобных снах бывает столько боли, столько ужаса и безысходности. Только в кошмарах жизнь словно бы проходит по кругу, постоянно возвращая моменты, которые были уже забыты и пройдены.

Баки держится протезом за подоконник, курит, смотрит на Стива пристально, не моргая.

Стив думает, что если всё это сон, то он готов не просыпаться, пока Баки есть рядом, в любом обличьи.

3. для повелитель днов, Баки и Наташа, на фразу: "Заляжем на дно, Джеймс"

191 слово

Наташа ждёт, пока Джеймс выйдет из душа, раздраженно постукивая ногтем по столешнице. Иногда ей кажется, что он готов проводить за этим занятием вечность, и однажды, обязательно, именно из-за его «банных процедур». Она очень живо представляет себе, как они будут снимать преследователей, как Джеймс выскочит из-за этой чертовой двери, голый и мокрый, но с пистолетом, и забрызгивая всё водой с неприлично отросших волос, быстро снимет наёмников, шпионов, агентов — кого бы за ними не послали, лишая саму Наташу половины веселья. Как отложит пистолет на тумбочку, натянет на лицо виноватую только на треть улыбку, и скажет: «Прости, я ещё не успел почистить зубы!», прежде, чем снова скрыться в ванной, оставляя на полу следы, всё ещё влажных ступней.

Не то, чтобы её раздражала чистоплотность, и она сама готова была отказаться от горячей ванны, перед неделей, а то и месяцем, где о подобном можно будет только мечтать, но Барнс явно старается слишком сильно.

Через час Наташа не выдерживает, поднимается легко с кресла, стучит в запертую дверь:

— Русалочка, ты уже решила, что голос тебе не нужен и пусть будет хвост?

Из-за двери раздаются невнятные булькающие звуки, но ответа Наташа так и не получает.

4. для fealin, страрбакс на фразу про закон молчащий на войне

старбакс, хотя больше джен.

АУ ко второй половине первого фильма. Я зачем-то всех убил.
630 слов

Хоронили ночью, в молчании и тишине. Ты пробовал вытребовать для него хотя бы залп, но и этого было нельзя. Никто не должен был знать.
Было холодно по-собачьи, даже этой нелепой, итальянской зимой, и казалась вот-вот тучи нальются дождём, но и этой малости он словно не заслужил.
Вас было трое и сам полковник не удостоил своим присутствием. Молча несли тело и молча рыли могилу.
Ты выбрасывал плотные, пересохшие комья земли и в голове было пусто, сумрачно.
Простая могила, в лесу в Италии, ни знака, ни креста — никто не должен был знать или найти. Надежда всей Америки, вдохновение каждой армии.
Ты не знал, как они планировали скрыть его смерть, не думал о том, как собирались фальсифицировать жизнь.
В голове, натянуто, жестко, билась всего одна мысль. Когда-то, много раз, ты думал, что уже не вернёшься отсюда, что умрёшь не сегодня, так завтра и это было правильно. Теперь ты знал, что больше никогда не позволишь себе подобного. Ты сделаешь, что угодно, ты выживешь, ты закончишь эту войну. Ты вернёшься и заставишь их заплатить. Заставишь узнать.
И убьёшь их. Стив бы неоценил мести, Стив сказал бы, что это не правильно. Но Стива больше не было, а ты так и остался чертовски хорошим снайпером.
Ты никогда не хотел на эту войну. Ты никогда не хотел, чтобы на неё попал Стив, с его смелостью и безрассудством.
Ты не спас его, не успел.
Теперь единственное, что тебе оставалось беречь - память о нём и его веру.
И ты знал, уже тогда знал, засыпая его тело сухой землей — сбережешь и увековечишь.

***
Никто не знал, откуда он взялся — Зимний Солдат. Никто уже и не помнил, кто дал ему такое имя. Не знали ни его целей, ни имени, стоили сотни теорий, на кого он работает.
Не замечали, не хотели видеть, чем связанны его жертвы. Никто не замечал.
Пегги знала. Пегги видела каждую нить, каждое направление, видела связи, помнила историю, которую все они постарались забыть.
Пегги ждала, когда Зимний Солдат придёт и за ней.
Она никому никогда не признала бы это вслух, но она чувствовала, где-то глубоко внутри, что так было нужно. Правильно.
«Законы молчат во время войны» — кажется так сказал Цицерон. Но никто не говорил, что платить по счетам не придётся.
Пегги сделал ещё глоток виски, прикрыла глаза, зажмурилась, и постаралась изо всех сил вспомнить. Когда-то она получила приказ забыть, и даже не попыталась его ослушаться. Но время от времени, в особенно холодные ночи, она видела то светлые глаза, то честную, открытую улыбку. Она просыпалась с немым криком на губах в подобные ночи.
Никто не знал, откуда взялся Зимний Солдат. Пегги Картер хотелось верить, что она знает.
Когда дверь её комнаты с лёгким щелчком открылась, Пегги позволила себе улыбнуться. Она не повернула голову, не вскинулась, только выдохнула облегченно — теперь всё это должно было закончится. Осталось совсем немного.
Он подошел к ней почти бесшумно, встал, заслоняя свет, заставляя поднять на себя голову. Пегги была готова. Конечно, она ждала пули в висок или центр лба, как другие, но видимо, ей не было отмерено умереть так просто. И это она тоже готова была принять.

***
Собравшиеся на пресс-конференцию журналисты были напряжены и сосредоточены. Если полученные ими сообщения не лгали, каждый из них сегодня мог получить сенсацию.
Они проводили нетерпеливыми взглядами красивую женщину с военной выправкой, но в строгом черном платье. Она взошла на помост, встала у кафедры, и сказанные ею в тот день слова в самом деле заставили Америку вздрогнуть.

***
Стивен Роджерс погиб бездумно бросившись в заминированный ангар одной из баз Гидры в сорок третьем. В пятьдесят втором Джеймс Барнс умер, вложив пистолет в руки Пегги Картер, приставив дуло к собственному лбу, и взяв с неё два обещания. В две тысячи десятом Пегги Картер умерла в собственной постели, окружённая детьми и внуками, выполнив оба обещания.
Она была похоронена на кладбище Вудлон, через четыре места от Капитана Америки и Зимнего Солдата, разделивших одну могилу.

5. для  G. Addams на "Эрик/Чарльз. Сломанный внешне Чарльз. Сломанный внутренне Эрик. Надрыв, грань истерики, но всё в рамках взрослых сознательных людей. Драма и прочие прелести, в условиях которых приходится вынужденно сотрудничать." и в общем-то не то,что хотел заказчик.

546 слов

Раз.

Он приходит в шлеме, и что-то над солнечным сплетением сжимается коротко и нервно, болезненно. Дело не в недоверии Эрика. И не в его, Чарльзовом, любопытстве. Дело в тонкой грани, отделяющей тогда от сейчас.
Дьявол в деталях, Эрик в шлеме и это совершенно идиотская игра слов.
Чарльз светло улыбается ему, не отводит взгляда даже когда тот подходит совсем близко, когда шахматная доска сама раскладывается перед ними. Чарльз смотрит прямо в глаза Эрику и думает, что лучше б он читал его мысли. Иногда их намного проще понять неправильно.

Два.

Чарльз приходит сам, собственными ногами, просто посмотреть. Это дурацкая причина, но, в конце концов, он именно это и делает — просто смотрит. Шлема на Эрике, конечно, нет, да и какая разница, даже если захотеть очень сильно, Чарльз ничего не услышит.
Он стоит совсем недалеко, и, быть может, Эрик чувствует каждый металлический элемент в его гардеробе. Чарльз смотрит, впитывает взглядом его движения, новые морщинки на лице, немного изменившуюся осанку, но видит не отдельные стороны, а картину в целом. Ему хочется подойти и заговорить, попробовать не убедить нет, просто протянуть руку, но он знает, что даже если бы стал кричать, его голос остался бы неуслышанным.
Когда Эрик оборачивается, Чарльз скрывается за поворотом, радуясь, что захватил машину, поворачивает ключ зажигания и давит на газ, сбегая как подросток. Должно быть, Эрик чувствует и осколок, так и оставшийся в позвоночнике Чарльза.
Уже подъезжая к поместью, Чарльз думает, что знает, что хотел сказать Эрику.

Три.

Он приходит без предупреждения и без шлема.
Они смотрят друг на друга в зеркало, Эрик стоит в нескольких шагах за спиной Чарльза и отражение дробится бесконечными повторениями в зеркале, в зрачках, собственными глазами, глазами стоящего за спиной человека. Чарльз жалок — потрепанный, с лицом, всё ещё не оправившимся от отеков, с нечесаными сальными лохмами, прикованный к креслу инвалид. Эрик безупречен, и всё так же напоминает покорный его воле метал. Метал, который, подчиняясь желаниям и эмоциям Эрика, гнется и плавится, изменяя форму, натягивается, и может лопнуть в любую секунду, каким бы прочным не казался до этого. И Эрик такой же прочный , и так же рвется, гудит изнутри под накалом собственного рассудка. Чарльз не хочет смотреть ему в глаза, потому что заглянув в них изнутри и снаружи, всего на мгновение, по венам его вместе с кровью пробегает чувство, чуждое им обоим. Чарльз чувствует жалость. Ещё долю секунды ему кажется, что это жалость Эрика, направленная на него, но только долю секунды.
Чарльз отрывает взгляд от холодной поверхности зеркала в тот момент, когда Эрик почти разворачивается уйти и смотрит в глаза прямо. Они оба молчат, не только не нарушая тишину звуками, но и мысленно — ни один порыв не оформлен в слова.
Эрика не нужно ни о чем просить, ни в чем убеждать, он уже здесь.
В древности считалось, что если в сердцевину меча вплавить в качестве стержня частичку мифического животного — это даст ему волшебную, небывалую силу. На самом же деле, если вплавить что-то в меч, это может не только губительно сказаться на его балансе, но и существенно ухудшить прочность оружия, и хорошие кузнецы и умелые воины несомненно знали об этом. Но людям всегда просто нужно во что-то верить.
Эрик не согласится, а Чарльз не предложит, чтобы один из них стал сердцевиной другого.
Но так вышло, что сплавившись в одно целое, они смогут победить всех драконов.

запись создана: 06.06.2014 в 00:09

@темы: фик, Павел Андреевич, непредсказуемый мичман, Marvel, иди проспись, #ST

---

Тем временем мой день, похоже, проходит под грифом: "да ебись оно всё конем!"
Противно от того, чтоя вообще-то понимаю, почему так зол.
Короче, дамы и господа, дорогая лента, приношу извинения, но сегодня вам ждать моих галимых фичков.

---

Вообще, я не знаю, что со мной. Давно так не пидорасило. Пытаюсь делать какие-то дела, но нет, нефига, нужно дописать это, хоть мне и совершенно не понятно то, чем оно заканчивается. Это какой-то бредовый выплеск подростка, но от эмоций с ночи ещё колбасит. И пошло всё нафиг, как-то вот так.
И пофигу, что никто ничего не поймёт. Хотя, с другой стороны, отчаянно нужно чтобы кто-нибудь понял и объяснил мне.
Фак.
Пошел дописывать.

@темы: фик

---

всё, что я имею сказать о вестях с комиккона, выражено двумя сообщениями в скайпе. к слову, не моими.

[14:37:37] fea_lin: там все отзывы о том, КАКОЙ ОН НЕВЬЕБЕННО МИЛЫЙ
[14:38:05] fea_lin: а потом наши фанаты скажут, что это все напусконе и он СОТОНА, как всегда)

эх. будет ли и на нашей улице праздник?

@темы: переносной цитатник, #imean

---

Путём ужасающего шантажа, меня заставили пообещать сейчас приготовить сырники, чем я и пойду заниматься.
А мне вот уже сколько дней, хочется писать фики. Может, хоть сегодня, хоть что-то удастся.
Вчера меня спросили на аске, пишу ли я ради фидбэка и как вообще к нему отношусь. Чувствую, сегодня после сырников, я всё-таки допишу начатый вчера макчехов, который никому кроме меня не нужен, но напишу и выложу, потому что не могу больше оставлять это внутри - ненависть.

Помимо прочего мне хотелось пожаловаться, что вчера мои девайсы меня прсото предали, и интернет и приложения на телефоне заработали только к глубокой ночи. Ну и пофигу, по итогу - спасибо недописанному пока фику.

Но вообще-то, вообщето, мы вчера встретили Аку! Блин, как я рада, что она вернулась, кто бы знал!!!
И да, я наконец-то посмотрела на наш аэропорт.

@темы: фик, феерия будней

---

1. А мне, тем временем,  Noel* подарила на ДР новый диз И я примерил уже ^^

2. Вчера встретились с Лерой, обсудили совместную работу на ФБ и грядущее празднование ДР. Эх, не забыть бы про этот самый ДР пост написать

3. К ночи возвращается Ака. Кто бы знал, как я раз её возвращению.

4. Всё утро Логан/Ртуть в моей голове. Чувствую себя непостоянной фандомной потаскухой

5. Фики в башке роятся, но я либо ничего не пишу, либо пишу так, что волосы у самой на голове шевелятся от ужаса
Тем временем, у меня родилось 2 макчехова, уже 4 варианта кроссоверного старбакса для  Julie Barnes, 1 Логан/Ртуть... и в общем, пора остановиться и написать уже хоть что-нибудь. Но я стойко держусь

@темы: Marvel, иди проспись, феерия будней

---

Я выдаю вам персонажа, с которым вы у меня ассоциируетесь, а вы целую неделю постите его фотки/картинки (одну или несколько) у себя в дневнике. Любому, кто попросит у вас в комментариях, выдаете персонажа, с которым ассоциируется у вас попросивший.

от  fealin Себастьян Стэн как персонаж РПСа

День первый

День первый

и вот вы знаете, найти изображения даже для первого дня мне было сложновато, хотя бы потому, что мое личное видение актера сильно отличается от фандомного и тем более РПСного, но задача поставлена, и я буду стараться и искать, искать и стараться.

День второй

День второй
я, конечно, понимаю, что он тут не один, но задание и так сложное, так что пусть будет с Дженифер


от  blackwolfy Эмметт Браун, артами

День первый

День первый
на мой вкус, это картинка, которая действительно отражает! XD

День второй

День второй


от  Clara Oswin Oswald Джек Харкнесс

День первый

День первый

День второй

День второй


от  Кот Сашша Алиса из «Все песни только о любви»

День первый

День первый
для меня это какая-то, из всех выданных, самая больная ассоциация. Тем интереснее будет постить.

День второй

День второй



от  повелитель днов комиксовый Ртуть

День первый

День первый

День второй

День второй
второй день вышел у меня в основном парный, так что и тут будет пара - арт, на котором они с Локи выглядят как два подростка с большими проблемами



от  Das ist dein Doktor Саймон Пегг

День первый

День первый
юный, рыжий, в веснушках и довольный

День второй

День второй
ну с кем ещё у меня мог выйти парный день?


от  Нелиссия Пикачу

День первый

День первый

День второй

День второй


от  Твоя бетонная крошка - Дэсон я же даже не знаю, как его имя правильно пишется и из того же фика, что я ему дал. Ну что, пойдем традицией второго дня.

День первый

День первый

запись создана: 20.06.2014 в 13:54

@темы: ф, эти британцы, #imean

---

Сегодня с самого утра настроение хорошее на грани идиотизма) И периодически я одергиваю себя с мыслью: «чего это я?» А потом возвращаюсь к осознанию того, что несмотря на адовый холод за окном, у меня сегодня ДР!
И это здорово-здорово-здорово!

Вообще, давно так не радовалась этому дню, даже странно. А сегодня вот какое-то ощущение, что это своего рода рубикон. И отправная точка, место, чтобы дать себе ряд обещаний и выполнить их.
Как-то так.

Всем удачного дня!

@темы: праздники

---

24

вот и всё.
23 закончились.
и вы знаете, я бы хотела почувствовать себя сейчас взрослой.
ну правда хотела.
но.

МНЕ ПОДАРИЛИ ДВА КОМИКСА!!!
КОМИКСА, ВЫ ПОНИМАЕТЕ!!!

МНЕ ПОДАРИЛИ ДВА КОМИКСА!!!
КОМИКСА, ВЫ ПОНИМАЕТЕ!!!


НИЛ ГЕЙМАН!
и МАРВЕЛ,
НЕТ, ПРАВДА, ПРАВДА Я НА СТОЛЬКО БЕЗНАДЁЖЕН?
чистый восторг.

upd. и ещё мне подарили макчеховский ретейлинг "Баллады о ненависти и любви" Асадова. Я его ещё даже не прочел, но, кажется, сейчас выйду в окно от счастья.

18.06.2014 в 00:26Пишет  стрела Зенона:

Дорогой Тайлер.

Я, как видишь, всегда начинаю банальщиной, и банальщиной же заканчиваю, ну да ладно, не Сатана же придумал клише. Дабы не растечься опять по древу, попытаюсь кратко и по существу. Хотя я никогда не умел кратко и по существу, если честно.

Сегодня тебе исполняется, дай-ка подумать, двадцать четыре года, если дата в твоём профиле меня не обманывает. Я бы сказал, что это важная дата, но на самом деле для меня возраст человека никогда не был важен, потому что в пятьдесят можно быть ребёнком и в четырнадцать - стариком. Важнее то, что ты перепрыгнул на новую ступеньку. Этих ступенек в одном только году очень много, но конкретно это - важная, потому что она отсчитывает твоё время. Конкретно твоё, и ничье больше. День рождения - твой личный пиликающий таймер, посмотрев на который, ты обязательно подумаешь о том, что сделал в промежутке между этим писком и предыдущим. А что ещё важнее, ты должен понимать, что даже если твои достижения кажутся тебе мелкими, глупыми, ты всё равно на ступеньку выше, чем год назад, потому что ты приобрёл опыт, очень ценный и важный груз. Поэтому первым делом сегодня я желаю тебе, чтобы ты, оглянувшись на свой прошедший год, понял, как много ты всего сделал и приобрёл.

Ну да это ты и сам знаешь. Я вообще тут не скажу ничего нового, но когда меня это, блять, останавливало!

День рождения - это не только ступенька. Это ещё и день, когда тебе все вокруг говорят хорошие слова. Кто-то вынужденно, кто-то искренне, а для кого-то это единственный день, когда можно без увиливаний и без прикрас сказать всё, что нужно. У меня как раз последний случай. Я хочу тебе сказать, что ты - самый удивительный человек из всех, кого я только встречал. Замечательный автор и отличный друг. А ещё - ты оголённый, очеловеченный провод, по которому бежит высоковольтный разряд. Ты заряжаешь людей энергией, ты можешь ударить в самое сердце, и одновременно ты безумно открыт, нараспашку, и мне с самого нашего знакомства постоянно хотелось надавать тебе пощёчин, потому что нельзя так. Мне страшно за тебя, потому что ты - земная вариация солнца, которая чувствует всё настолько тонко, насколько ни один, даже самый талантливый поэт не сможет описать. И всё-таки я молчу, потому что тебя окружают прекрасные люди, других у тебя и быть не может, и они никогда не ударят тебя. А если и найдётся какой-нибудь мудак - то обязательно будут те, кто помогут тебе оправиться. Тебе может казаться, что это не так, но как бы тебя не сбивала с ног хандра - знай, что эти люди есть. И сегодня эти люди говорят тебе о том, как тебя любят. И я желаю, чтобы эти люди говорили об этом не только сегодня, но всегда, каждый день.

А ещё день рождения - это единственный день в году, когда в ноосферу на твоё имя посылают столько всего, что она, бедная, сходит с ума и тут же обрушивает на тебя шквал добра, справедливости и удачи. Банально, небанально, но я тоже пожелаю тебе счастья, здоровья, любви, денег-денег и вдохновения. Потому что одно дело, когда тебе пишет поэмы стрёмное животное, а другое - когда эти простые слова из поздравления в поздравление повторяют сотни людей. Тогда поздравление обязательно сбывается, и я желаю тебе, чтобы, услышав наш недружный хор, ноосфера оберегала тебя весь следующий твой год.

Ну и, наконец, день рождение - повод нажраться. Точнее, конечно, это повод устроить грандиозную тусу, которой свет не видывал, и вообще купаться в фонтане с разнообразными криками, но и нажраться лишним не будет. Потому что сегодня тебе можно всё, хоть обнимать статуи, хоть есть газон, как однажды делал один мой друг, но не будем о грустном. Сегодня день-лист, белый альбомный лист, который ты можешь раскрасить как угодно, потому что это твой лист и ты можешь плевать на привычный распорядок дня вселенной. Желаю, чтобы этот день тебе не забылся никогда, и чтобы ты не пожалел ни об одной его секунде. И нажраться, чувак. Кхм.

К сожалению, если я продолжу разглагольствовать дальше, то уйду в дурную бесконечность, а ты заснёшь, читая этот поток сознания, поэтому на сим закругляюсь. Хотя не хотел бы. Но надо же приберечь часть речи до следующего года, правда?

Дорогой Тайлер. С днём рождения тебя. Пообещай себе сегодня, что будешь счастлив. И никому, кроме себя, не обещай.

Искренне и безнадёжно любящий тебя, тюлень по имени Антон.

P.S.: На день рождения принято дарить подарки, но так как я, повторюсь, стрёмное животное, у меня всегда два варианта: мокрая рыба или фик. Мокрую рыбу никто не любит, фики, в общем-то, тоже, но если рыбу кинуть обратно - будет больно и синяк, а фик если кинуть - ну, максимум обидно. Так что, сам понимаешь.

Вообще, я долго думал, что могу написать для тебя, и это действительно сложно - если собрать все фики, которые я писал для и из-за тебя, получится стандартная двухсот-трёхсот страничная книжка, а это не так уж и мало. Но всё-таки, кое что важное осталось. Ты, может быть, не помнишь, но как-то ты мне показал замечательную "Балладу о ненависти и любви" Асадова и сказал, что хотел бы увидеть макчеховский ретейлинг. Сказал вскользь, но я запомнил. Отчасти потому, что я запоминаю всё, что ты говоришь, отчасти - потому что тоже хотел. И вот, в качестве подарка у меня для тебя именно этот ретейлинг. Я слишком влюбился в оригинал, поэтому не смог отойти от него ни на шаг, и в итоге получилось что-то вроде пересказа в прозе. Но - попытка не пытка, верно? Люблю тебя и надеюсь, что ты улыбнёшься, читая это.

Баллада о вере, надежде, ненависти и любви.

Метель воет вторые сутки.

Такая метель, воистину, бывает только в северных краях – неделями, месяцами воет косматая старуха, и сквозь её вой ничего больше не слышно: ни мыслей своих, ни дыхания, даже сердца стук меркнет, когда со злостью бросает она тебе в лицо горсть своей холодной пыли. Волосами своими седыми бьёт, бьёт безжалостно, и кричит в лицо тебе на никому не известном языке, и визжит, и смеётся, дрянь такая. Вот она – северная метель, и нет от неё пощады, не ждут от неё добра даже самые бывалые. В этих краях даже традиция есть: с кормильцами своими прощаться, когда они в метель эдакую уходят из дома. Ждут их жёны, отчаянно ждут, а знают, что может отобрать мужа у них жадная старуха-метель. И молятся в красных уголках, Богу ли, чёрту, кому угодно, лишь бы услышаны были молитвы. Конечно, возвращаются из такой метели, бывает чудо. Не средневековье, научился уже человек бороться с природой, да вот только человек – букашка маленькая, кусает больно, но и прихлопнуть – не ладонью даже, кончиком пальца сухой морщинистой руки. Остаётся надеяться на чудо и на себя, вот и всё, что есть у путника.

Об этом знают даже те, кто кровь от крови южных гор или кто у морей и океанов ютится, да кто угодно, кого заносит в такие края. Знают и молча продираются, говоря: «Сила. Мы – сила. Мы – сможем». Ради своих людей, ради чужих, да какая уж разница, что ведёт человека, пока он идёт. Но даже бывалые знают, что сколь не борись со старухой, а может, может зацепить и утащить, похоронить. И молчат. Потому что есть слово «надо». Есть долг.

Об этом знают те, кто сидит в маленькой, прокуренной, тёмной комнатке радистки. Там душно и мутно и висит в воздухе противный привкус ожидания, тревоги, страха. Ютятся на маленьком диванчике трое, и за столом сидит одна, молоденькая ещё, смуглая и резвая, а глаза тёмные, южные, запали, как у мёртвой, и кожа бледнее кажется даже в мутном сигаретном дыме. Радистка не спит чуть меньше двух суток, почти не встаёт со стула, почти не двигается и напряжённо касается рукой наушника, бормоча что-то в микрофон, голос ровный, как чужой. Губы тёмные, полные в кровь искусаны, а кожа на щеках пятнами некрасивыми, но ни всхлипа, ни вздоха. Радистка сидит и смотрит на передатчик, на свои руки, на столешницу и иногда застывает некрасивой сгорбленной старухой. И вдруг вздрагивает!

– Не оборвалось? Жив? – раздаётся почти многоголосье с дивана, и медленно, как статуя, поворачивается радистка, слабо кивает и снова застывает. А на диване у всех, как она вздрогнет, сердца в пятки уходят, а крайний самый глаза всё к потолку подымает и дышит часто-часто, с радистки не сводит глаз.

– Жив, – говорит в который раз радистка, и голос её сухой, потому что дрожь ушла сутках на первых, и слёзы потому беззвучные, бессильные. – Говорит, левое крыло ни к чёрту. Перелом, я думаю.

На диванчике молчание. Все всё понимают, но ни у кого сил нет, чтобы сказать что-то, и бьётся в сердцах отчаянная, слепая вера в то, что выдержит. Что сможет. Что не заполучит его дряхлая сестра метели, беззубая старуха-смерть, никогда – не здесь.

Люди ищут.

Леонард знает это. Прекрасно знает, что его ищут, да что там – перерывают чуть ли не носами занесённые снегом поля и леса. Вгрызаются в мёртвую землю, а толку-то. Метель и следы путает, и приборы, водит ищущих и лбами сталкивает, силы тратят понапрасну. Леонард видит эту метель, видит, что даже если пройдут мимо, даже если в шаге, в двух – не увидят. Не почуют. И не их это вина, только старуху злую винить, – да что с неё взять, с дуры старой. И хочется ему сказать: «Не мучайтесь вы, братцы, сами лучше выйдите». Но стоят в глотке эти слова, и не вырываются из неё, и не вырвутся никогда.

– Алло, ты слышишь меня? Алло! – вскрикивает голос Ниоты в его голове, в наушнике, к шлему присобаченном. Вот же судьба, вот же дрянь. Самолёт – в клочья! Пилот – в клочья! А дрянной наушник жив, здоров и без шумов почти, только те, что от метели. – Держись, держись, скоро мы найдём, ты только держись!

Вслушивается Леонард в её голос и хочет улыбнуться ей, сильной девочке, своему боевому товарищу, но куда там – едва говорить получается.

– Вас понял… – шепчет он как можно громче, и грудь взрывается болью тупой, злобной. – Есть держаться…

Боль эта – она не прекращается. Как метель, только хуже ещё, злобнее, бьётся внутри, во всём теле, каждую клеточку на части рвёт, и Леонард думает – вдох, выдох, вдох, выдох. Что там сломано, что вывернуто, он не знает, и ему всё равно. Какая разница, если это не даёт подняться. Не позволяет дать сигнал. А если и встанешь чудом каким, то упадёшь сразу и от боли голову потеряешь, а терять нельзя – ищут ещё. Есть у них, ждущих его в наушнике, вера. И у него самого есть надежда – что прорвутся, что найдут, и из холода, наконец-то, в тепло, и глоток бы армянского коньяка. Слабая, слабая надежда, но не топит её Леонард. Просто знает, что это – всего лишь надежда. Просто знает, чувствует, что ему уже не продержаться. Так далека и широка тайга, так свирепа метель, и так мал он – осколки самолёта занесло уже давно, их не видно совсем, и он, Леонард, сам как сугроб, и не пошевельнуться, не скинуть шапку снега. Как от холода не умер – чудо, костюм пилота подсобил, не зря утепляли перед полётом. Как чувствовали. Засмеяться бы – молодцы же ребята, ну молодцы, а говорят ещё, что дураков на службу сплошных подобрали, а смотри-ка – жизни спасают. И сколько ещё спасут. Только жалко ему, что не хватит сил рассказать о том, какие молодцы, рассказать, что если бы всё было иначе, если бы чуть подсобила удача, спасся бы им только благодаря, среди этой чёртовой метели. Но сил – никаких, и дышать уже так трудно, так больно…

– Алло! – вдруг взрывается наушник громким голосом, и хочется снова улыбнуться – генерал Пайк. И тут же пищит на линии, и это не в тепле, это его шлем – скоро сдохнут батарейки. Может, там тоже знают. – Держись, сынок, только держись! Мы тебя откопаем, ты только…

А уши уже не слышат почти, и только злая метель кругом, и боль уже от холода посиневшая, задеревеневшая, все косточки льдом покрывает, и Леонард думает – не продержится. Хотел бы, да не может. И голоса уже нет, и дыхание как через раз, как у старика помирающего – горько, горько, да что поделаешь, всё замерзает под воем северной ведьмы.

– Ты слышишь меня? В рубке Паша! – отчётливо вдруг звучит голос в голове. – Сейчас…

И сердце вздрагивает, отряхнувшись, как пёс, от седой пурги, и бьётся, разгоняет кровь – расслышать бы, попытаться надо, вдох-выдох…

– Лен, – раздаётся до боли знакомое, родное, нежное до горьких комьев во рту. – Мы найдём тебя. Что бы ни случилось. Слышишь меня? Не сдавайся, осталось совсем немного, ты ведь не сдашься, я знаю, знаю… Потерпи совсем чуть-чуть, надо потерпеть, хорошо?

И сдавливается горло: «Милый мой, родной мой, солнышко моё в окошке, рад бы я, да не могу. Не моя уже воля, не выдержать мне. Сколько ругался ты, бранился на меня, что жизнь врача на жизнь пилота поменял. Так взгляни же теперь, прав ты был, погубило… Ты не сердись на меня, хороший мой, и не плачь…» Да только не вырывается из груди ничего, кроме воздуха стылого, кровавого, а столько всего хочется сказать, успокоить, утешить.

– К утру вьюга утихнет, – вновь говорит Ниота. – Продержишься?

– Никак нет… – хрипит Леонард и закрывает глаза: что так темно, что сяк, и больно уже моргать даже.

– Что значит нет! – вскрикивает голос. – До рассвета пять часов, всего пять, крохи остались. Давай, ты сможешь, сможешь!..

– Никак нет, – из последних сил повторяет Леонард хлёсткие, строгие слова и слушает шум метели. Ему бы протянуть до того, как батарейки сядут, хоть попрощаться с Пашей, да уже и в это нет веры, только холодно так и больно.

И тело уже – снег сплошной, только горло ещё сжимается, воздух седой вдыхая, и каждый вдох как смерть впускает, а должен – выпускать, и в этом даже не свезло, смеяться хочется от горькой иронии, да не рассмеяться, грудь обручами железными стиснута. Слышатся голоса в наушнике, но не разобрать их уже, совсем, наверное, издохли уши…

– Раз уж так, – как новый вдох вдруг вливается голос Паши, и Леонард все силы в кулак сжимает, чтобы слышать его, – Я расскажу тебе. Не уходить же так… Сколько ни ругайся, сколько ни кричи – не найдёшь слов, которыми меня, дрянь такую, можно было бы описать. Я пальца твоего не достоин, Лен, даже мизинца, и если будешь меня про себя самыми страшными проклятьями поливать – будешь прав, тысячу раз прав, потому что… Потому что я изменил тебе. Уже целый год изменяю. Прости, что сейчас, я знаю, знаю, не так ты должен уходить, но я боялся. Смотрел на тебя и боялся сказать. Я трус, Лен, я такой трус…

Сжались обручи железные, льдом покрытые, и сухо в глазах, как у мертвеца. И боль в теле – что там, тьфу, блохе на укус! Как жжёт внутри, как рвёт, как кости выламывает, хоть с горы упади – не будет так больно.

– Имя… – хрипит он сквозь кровь, сквозь кашель, назло метели, что в рот ему снег заносит.

Молчание как приговор, будто перед больным стоит врач – Леонард сам знает, каково это – и затем выносит вердикт.

– Джим. Джим Кирк, – как обухом по голове, и горячо-горячо заливает голову обида, ярость, ненависть… – Мы уедем в его город, ты сам понимаешь, не сможем здесь, после всего… Джоанну с собой возьмём, ты не бойся, у неё будет семья, всё будет хорошо… Не сердись на Джима, он любит тебя, но так вышло, мы виноваты и прощения не просим – не простишь и прав будешь! За подлость мою, за измену, за предательство не прощай, но прости за то, что вот так отпускаю, что только сейчас… Но хотя бы ты уйдёшь, всё зная, не слепой… Мне так жаль…

Может, метель уже так сильна, что заглушает всё вокруг.

Может, рация сдохла, и нет больше голосов.

Громче, громче всякой метели и всякого голоса бьётся внутри ярость. Как беспощадное пламя, как всепожирающая тьма, и никакой старухе метели не совладать с этим, пусть хоть все зубы себе соскрипит от злости – горит, обжигает горькая правда. Каждую кость заново ломает, в раны солью засыпается, и видится Леонарду чужое, совсем чужое улыбающееся лицо, два лица, светловолосые, счастливые – а он здесь. Заживо похороненный. Всю жизнь бок о бок шли, всю жизнь. Да больше этой чёртовой жизни он их любил, за Пашу, за сволочь эту, душу был готов отдать, всего себя… И получил нож охотничий прямо в спину, когда ни обернуться, ни заслониться, только и остаётся, что хрипеть беспомощно под их взглядами и задыхаться им на радость!

И в глазах – Джо, малышка Джо, которой он обещал вернуться как можно скорее. Которая не дождётся его больше никогда.

Может, чудо, но Леонард уже давно не верит в чудеса, барахтаясь в лапах злобной метели.

Может, не так уж слаб человек, или слаб, но хоть бороться может. До последнего.

Сжигает всё внутри огонь беспощадный, горький, едкий дым в глаза и в уши, а в голове зудят слова предательства. Мысль бьётся, что эти предатели его дочь, его маленькую девочку переучивать будут, заставят отцовское имя забыть и отца самого похоронить в ледяной могиле. «Нет!» – яростно рвётся сердце. «Сдохну, но встану!» – бьётся, бьётся, и Леонард переворачивается, не сразу, с попытки третьей, и боль рвёт всё изнутри, кровь по губам течёт и слетает державшийся на честном слове бесполезный шлем. Но он переворачивается на живот, опирается на нетронутую руку и встаёт, падает, снова встаёт, и вьюга бьёт его в живот – вот чудо, вот смех-то, не опрокидывает, а помогает выровняться, сделать шаг, первый шаг, и топит снежную бурю огненная буря в душе.

Час ли, день ли, год ли, Леонард не знает. О, как бы хотелось ему вгрызться в мёрзлую землю от нестерпимой боли в плоти обмороженной и в искорёженной душе, вгрызться и закрыть глаза. Уснуть, наконец-то уснуть мёртвым сном среди безбожной тайги, и так сладко глядеть под ноги, на мягкую седую перину… И только вспыхнет вдруг перед глазами улыбка Пашина, и представится, как обнимает Джо его лучшего друга и говорит: «Папа Джим!», так сразу постылой, дурной кажется ему своя слабость, и он идёт дальше, падает, ползёт, яростно цепляясь руками за снег. Кашляет кровью, всю чернь выплёвывает на землю, встаёт и идёт, и снова падает, и снова поднимается, не замечая, как почтительно утихает вьюга и как злобная, косматая старуха, шамкая обломанными клыками, отползает с дороги. Как любил, как дышал – так теперь ненависть в клочья рвёт, и гадюкой в горло вползает каждый рывок холодного воздуха.

Не замечает он, что снег оседает и идти легче становится. Леонарду не легче, его камень на душе тянет, и лучше шею сломать, но вытянуть, бросить этот камень в лицо. Впереди деревья, частокол высоких сосен, и думается – там хоть за них держаться можно, там легче дело пойдёт, выдержать бы, дойти – и выдержит, чёрта два сдастся, не выйдет!

Падает, спотыкаясь и силится встать, да только не получается, боль глушит, и Леонард зубами цепляется за кровавый снег и слышит вдруг – вертолёт. Кружит, кружит, мираж ли, снова ли буря начинается, передохнуть бы, хоть секунду, хоть глоток спокойствия…

Крики в ушах стоят, Леонард переворачивается из последних сил, чтобы хоть на небо взглянуть, что же там происходит. Как вдруг падает кто-то рядом, и руки чьи-то обнимают, и обжигают губы, щёки, лоб солёные капли сверху – да разве может идти солёный дождь? И вдруг глаза расцепляют клубок темноты и видят Пашу, плачущего, сквозь слёзы улыбающегося.

– Прочь от меня… – хрипит, рычит он, не в силах шевельнуться, и так больно смотреть.

– Да что же ты… – голосом срывающимся, сквозь рыдания шепчет ему Паша. – Что же ты… Да что ты про меня, дурак, думаешь, какой меркой меряешь, как мог… А, к чёрту, к чёрту всё, хорошо, хорошо, что такой меркой, хорошо, что именно так!.. Я ведь знал тебя, дурака упрямого, знал твой характер дурной… Думал, хоть что сделаю, но чтобы ты боролся… Я думал там – не смогу, не выдержу, не договорю, не поверишь мне, думал, последний шанс потеряю и с тобой умру… Но ты хоть не за любовью, хоть за ненавистью пошёл бы, я знал, до последнего знал! Не смей больше так, я за тебя хоть куда, хоть на плаху, умру, не раздумывая, только бы с тобой всё было… Глупый мой, глупый, любимый…

И обнимает, прижимает к себе, и слёзы его по щекам Леонарда текут, и губы Паши, солёные, красные, жмутся к обветренным губам, целуют их, и глаза, и щёки, и лоб, и трясутся его руки как в горячке лихорадочной, и Леонард сам трясётся. Смотрит в глаза, как в небо таёжное, и разрывает от досады на себя, от нежности, которая с головой накрывает, от любви, которая горит сильнее, чем любая ненависть, чем любая злость, чем любое земное пламя. И счастье волнами накатывает от того, как улыбается Паша, как шепчет ему, как целует, боясь всё отпустить…

И думает он, что какой бы сильной ненависть ни была, какой бы злобной ни была старуха-метель, а всё равно есть сильнее, всё равно над ними солёными дорожками, смехом обессиленным и дыханием теплым она – маяк путеводный, имён много, а в сердцах бьётся одинаково – любовь.

 

URL записи

@темы: Marvel, иди проспись, феерия будней

---

заставь меня
останови
за секунду
до того, как послышится скрип
как поднимется пыль
в воздух
в вену мою войдёт
бесцеремонно игла
и останется в ней

застань меня
усмотри
в моем поведении фальшь
в недрожащих руках
оскомину
времени
выставь меня за дверь
но не дай
уйти

@темы: т, таскаю стихи в кармане

---

чудо-трава, пожалуйста, уходи нет, правда, у меня много-много других идей. У МЕНЯ СЛИШКОМ МНОГО НЕДОПИСАННЫХ ФИКОВ!

кто-нибудь, напишите уже Логан/Ртуть. Пожалуйста?
потому что я себе постигла уже три драмы в биографии Ртути, и придумала сюжет и три разных обоснуя к пейрингу. Ну почему? Я ведь даже не ходила за ним(
Слишком рано. Травичка, родненькая, потерпи немножко, а?

Я добавлю сюда рек.

@темы: Marvel, иди проспись, стадион на вынос

---

Я: Рассказываю сейчас нежности о том, как у чувака появилась штука на лопатке и он её долго не замечал. Она у меня спрашивает: «А он что, на спину себе совсем не смотрел?» Вот кто вообще смотрит себе на спину?
Ран: А сексом он тоже, что ли не занимался?
Я: Ну... Мы говорили о Стиве Роджерсе...

На этой, радужной, для последних девственников америки ноте, я начну сегодняшний пост

Всю неделю Тайлер так ничего и не написал, что, естественно, не мешало ему упарываться и придумывать тонны всякой фигни, но как-то, знаете, обидно - когда у меня была куча свободного времени, писать мне не хотелось, а теперь вот опять.
Жизнь, сложная штука. Снегодня в процессе уборки услышали с Раном, как J:Морс поет про бетмена. Ну и ок.
Только потом я услышала ещё одну песенку. И внезапно сообразила, что как-то на заре старбакса, у меня моментально родился в голове сюжет встречи Баки и Стива, но идея казалась такой приятной, но при этом банальной и очевидной, что я подумал, что таких фиков будет тонна и писать не стал. В итоге, в руфандоме на данный момент я помню только одно исполнение какой-то заявки немного задевающее эту тему. И всё. Вот тебе и мэйнстрим.
И песенка в тему.


Прослушать или скачать J:морс Жывi бесплатно на Простоплеер

Текст

Ты сябе не переможаш
Толькi стомiшся
I кожнай кропляю сваёй
Знiкнеш у зямлi
Ты мяне не пакахаеш
Засцярожана
Ад фальшу. У вачах тваiх
Несапраўдны смех

Жывi i ня ведай
Мне так будзе лягчэй трываць
Крывi не пазбеглi
Я не здолеў далей кахаць

Я не варты дапамогi
Ты даруеш мне знямогу
I вяртаеш днi
Непатрэбныя
Ты сябе не пераможаш
Толькi стомiшся
I кожнай кропляю сваёй
Знiкнеш у зямлi

Жывi i ня ведай
Мне так будзе лягчэй трываць
Крывi не пазбеглi
Я не здолеў далей кахаць

Цябе талыя ручаi
Паклiкалi ад мяне

Жывi i ня ведай
Мне так будзе лягчэй трываць
Крывi не пазбеглi
Я не здолеў далей кахаць

@темы: переносной цитатник, про музыку, порция утренней бумшакалаки, #starbucks

---

за те пару дней, что я толком не появляюсь в дайри, помимо веселья с новой типо-работой, у меня как-то очень много разговоров, долгих и очень детальных, про Баки и Стива.

Мало того, это уже три фика, проработанных в деталях, которые, похоже, никогда не окажутся написанными.
Но, я просто хочу сказать, что это офигенно. Давно герои не были для меня до такой степени живыми, чтобы придумывая зарисовку, задевающую как бы только 1 период, небольшой кусочек, мочь, под надзором моих невыносимых дам, докапывающихся до деталей, воссоздать всю линейку событий, от детства и до старости, именно так, чтобы она работала в сочетании с созданной в голове вселенной и моделями развязки, и при этом полностью вписывалась в происходящее в фильмах.

@темы: #starbucks, #at work